"Джозеф Конрад. Караин (воспоминание) " - читать интересную книгу автора

простота: весь в белом, на голове тюрбан, из оружия только крис - малайский
кинжал - с простой роговой рукояткой, который он, прежде чем переступить
порог, вежливо прятал в складках саронга. Чуть позади, почти вплотную к его
плечу, виднелось лицо старого меченосца, изможденное и скорбное, морщинистое
настолько, что казалось завешанным густой темной сетью. Караин и шагу не желал
ступить без этого спутника, который неизменно стоял или сидел на корточках у
него за спиной. Вождь не любил пустоты позади себя. Даже больше, чем не любил,
- это напоминало страх, болезненную нервозность из-за того, что могло
случиться вне поля его зрения. При той бьющей в глаза пламенной верности, что
его окружала, это было необъяснимо. Один посреди преданных ему людей, он,
казалось, мог не опасаться ни засад близких соседей, ни честолюбия близких
родственников; тем не менее гости наши неоднократно говорили нам, что их
владыка не выносит одиночества: "Даже когда он ест или спит, рядом на страже
всегда тот, у кого сила и оружие". Да, стражник всегда был рядом, хотя
говорившие не знали, какой именно силой, каким оружием - одновременно
призрачным и ужасным - он располагает. Мы узнали, но позже, когда Караин
рассказал нам свою историю. Пока что мы замечали, что даже во время важнейших
разговоров он часто вздрагивает и, прервав речь на полуслове, шарит рукой
позади себя, проверяя, на месте ли старик. Непроницаемый и усталый, он всегда
был на месте. Караин делил с ним все: пищу, ночной покой, мысли; телохранитель
знал планы вождя и оберегал его секреты; сама бесстрастность позади его
непокоя, он, оставаясь в полной неподвижности, успокаивающе шептал ему на ухо
какие-то слова, которых мы не могли разобрать.

Только в нашей каюте, только в окружении белых лиц, посреди чужих ему
образов и звуков Караин, казалось, забывал о странном навязчивом страхе, что
черной нитью тянулся, извиваясь, сквозь парадное великолепие его выходов. По
ночам мы вели себя с ним непринужденно - только что не хлопали его по спине
(некоторых вольностей нельзя разрешать себе с малайцем никогда). Он сам не раз
говорил, что в этих случаях он не более чем частное лицо в гостях у других
частных лиц, которых он считает равными себе по рождению. Я думаю, он так до
конца и остался в заблуждении, принимая нас за эмиссаров британского
правительства, негласно уполномоченных исполнять посредством нелегальной
торговли оружием некую тайную задачу высшей государственной важности. Никакие
наши заверения в обратном не могли его переубедить. Он вежливо, понимающе
улыбался и пускался в расспросы о королеве. С этих расспросов начинался каждый
его приход; он был жаден до подробностей; его зачаровывала мощь держательницы
скипетра, тень от которого, распластавшись с запада на восток по суше и морю,
простиралась много дальше захваченного им клочка земли. Он спрашивал и
спрашивал; воистину неутолима была его жажда сведений о владычице, о которой
он говорил не иначе как с почтительным удивлением и даже с неким благоговейным
трепетом! Позднее, узнав, что он - сын женщины, много лет назад правившей
маленьким бугийским государством, мы заподозрили, что воспоминания о горячо
любимой матери каким-то образом переплелись в его сознании с представлением о
далекой королеве, которое он пытался для себя составить, - о той, кого он
называл Великой, Непобедимой, Благочестивой и Благословенной. Истощив свои
познания, мы принялись изобретать для него подробности, и наша
верноподданническая совесть не слишком роптала, ибо мы старались, чтобы
подробности эти не противоречили его блистательному августейшему идеалу. Мы
разговаривали. Ночь плавно скользила над нами, над неподвижной шхуной, над