"Джозеф Конрад. Караин (воспоминание) " - читать интересную книгу автора

неожиданны, тон - суров и серьезен, фразы - загадочны, как зловещие намеки, и
замысловаты, как арабески. Ему оказывалось такое торжественное почтение, каким
на нашем непочтительном Западе пользуются только монархи сцены, и он принимал
знаки поклонения с подчеркнутым достоинством, какого у нас не увидишь нигде,
кроме как в свете рампы, в сгущенной фальши той или иной аляповато-трагической
ситуации. Требовалось усилие, чтобы вспомнить, кто он в действительности, -
всего-навсего мелкий местный правитель в удобно изолированном уголке Минданао,
где мы могли в относительной безопасности нарушать закон, запрещавший продажу
коренным жителям огнестрельного оружия и патронов. О том, что может случиться,
если какая-либо из доживающих свой век испанских канонерок вдруг встрепенется,
как гальванизированный труп, в краткой вспышке действия, мы, находясь внутри
залива, не помышляли вовсе - настолько казался он отгороженным от докучливого
мира; к тому же в те дни нам хватало воображения, чтобы с неким веселым
равнодушием думать о возможности быть тихо вздернутыми в каком-нибудь укромном
месте, недоступном для дипломатических демаршей. Что касается Караина, его,
конечно, ждала та же участь, что нас всех, то есть крах и смерть; но ему была
присуща способность облекаться в иллюзию неизбежного успеха. Он представлялся
нам столь умелым, столь необходимым на своем месте, столь жизненно важным для
существования этой земли и этих людей, что уничтожить его могло, казалось,
лишь землетрясение. Он был квинтэссенцией расы, страны, всех стихийных сил
этой знойной жизни, этой тропической природы. Он был наделен ее буйной мощью,
ее великолепием; и, как она, он таил в себе зерно беды.

За многие посещения мы хорошо изучили его сцену - лиловый полукруг гор,
клонящиеся над домами селений высокие пальмы, желтый береговой песок,
струящуюся вниз зелень ущелий. Всему этому были присущи контрастный, кричащий
колорит, некая чуть ли не нарочитая законченность, подозрительная
неподвижность раскрашенных декораций; все это с таким совершенством охватывало
искусную выстроенность его поразительных поз, что остальной мир казался навеки
отгороженным, исключенным из ослепительного спектакля. Вокруг вообще ничего не
могло существовать. Точно планета, ни на миг не замедляющая вращения, потеряла
в пространстве эту землю - эту кроху своей поверхности. Ее властитель был
словно начисто отрезан от всего, кроме солнечного света, да и тот, чудилось
нам, был сотворен для него одного. Раз, когда его спросили, что находится по
ту сторону гор, он с многозначительной улыбкой ответил: "Друзья и враги -
врагов много; а то зачем бы я стал покупать у вас ружья и порох?" Вот таким он
всегда был: знающим свою роль назубок, безошибочно играющим на тайнах и
явностях того, что его окружало. "Друзья и враги" - ничего больше. Такая
неосязаемость, такая ширь! Воистину земля, вращаясь, выкатилась из-под его
крохотных владений, и он с горсткой своих людей стоял словно бы посреди некой
беззвучной битвы мятущихся теней. Ни звука не проникало к нему снаружи.
"Друзья и враги!" Он мог бы добавить: "И воспоминания", - во всяком случае, в
отношении себя лично; но он предпочел тогда об этом умолчать. Воспоминаниям
было отведено другое время - после дневного спектакля; о них шла речь за
кулисами, при погашенных огнях рампы. Днем же он царствовал на сцене с
варварским достоинством. Лет десять назад он со своими людьми - с
разношерстной ватагой бродячих буги - захватил этот берег, и ныне под его
монаршим владычеством они позабыли свое прошлое и перестали беспокоиться о
будущем. Он раздавал им поучения, советы, награды и наказания, присуждал их к
жизни или смерти с неизменной безмятежностью в позе и голосе. Он знал толк в