"Джозеф Конрад. Теневая черта (Повесть. Перевод А.Полоцкой) " - читать интересную книгу автора

отправился в порт в надежде получить мое прежнее место. Старший стюард,
стоявший, прислонясь к стене, приблизил к столу свое лицо, похожее на
унылую морду козла, и жалобно заговорил с нами. Целью его было облегчить
душу, излив свою вечную обиду на Гамильтона. Из-за этого человека и его
неоплаченных счетов у него всегда неприятности с портовым управлением. Он
от души желает, чтобы Гамильтон получил мое место, хотя, в сущности, что
толку? В лучшем случае - временное облегчение.
- Можете не беспокоиться, - сказал я. - Он не получит моего места. Мой
преемник уже на борту.
Он был удивлен, и лицо его как будто слегка вытянулось. Капитан Джайлс
тихо рассмеялся. Мы встали и вышли на веранду, оставив развалившегося на
стуле незнакомца на попечении слуг китайцев.
Последнее, что я видел, - это как они поставили перед ним тарелку с
куском ананаса и отошли, наблюдая, что из этого выйдет. Но опыт оказался
неудачным. Он сидел все так же апатично.
Капитан Джайлс тихим голосом сообщил мне, что это офицер с яхты
какого-то раджи, зашедший в порт для ремонта в сухом доке.
- Должно быть, здорово кутнул вчера, - прибавил он, сморщив нос, с
задушевным и конфиденциальным видом, сильно польстившим мне. Ибо капитан
Джайлс пользовался престижем. Ему приписывали приключения и какую-то
таинственную трагедию в его жизни. И никто не мог сказать ни слова в упрек
ему. Он продолжал: - Помню, как он в первый раз сошел на этот берег
несколько лет тому назад. Как будто это было вчера. Он был славный мальчик.
Ох, эти славные мальчики!
Я невольно расхохотался. Он, видимо, удивился, потом тоже рассмеялся.
- Нет! Нет! Я не то хотел сказать! - вскричал он. - Я хотел сказать,
что некоторые из них удивительно быстро размякают здесь.
Я шутливо предположил, что причиной может быть зверская жара. Но
оказалось, что у капитана Джайлса более глубокая философия. На Востоке
жизнь сделали слишком легкой для белых людей. Но это еще не беда.
Трудность в том, чтобы оставаться белыми, а некоторые из этих славных
мальчиков не знали, как это сделать. Он бросил на меня испытующий взгляд и
с видом благожелательного дядюшки спросил напрямик:
- Почему вы списались с корабля?
Я вдруг рассердился, ибо вы можете себе представить, как должен
раздражать такой вопрос человека, который сам этого не знает. Себе я
сказал, что обязан заткнуть рот этому моралисту, а ему сказал с вызывающей
вежливостью:
- Почему?.. Вы не одобряете?
Он был так сбит с толку, что мог только несвязно пробормотать: "Я!..
Вообще..." - и оставил меня в покое.
Но он отступил в полном порядке, под прикрытием
тяжеловесно-юмористического замечания, что и он тоже понемножку размякает
и что сейчас время его сиесты, когда он бывает на берегу.
- Очень дурная привычка. Очень дурная привычка.
Простодушие этого человека обезоружило бы обидчивость даже более
юношескую, чем моя. И, когда на следующий день за завтраком он наклонился
ко мне и сказал, что встретил вчера вечером моего бывшего капитана,
тихонько прибавив: "Он очень жалеет о вашем уходе. У него еще не бывало
помощника, который так подходил бы ему", - я серьезно, без всякой