"Джозеф Конрад. Теневая черта (Повесть. Перевод А.Полоцкой) " - читать интересную книгу автора

составная душа, душа командования, внезапно шепнула моей душе о долгих
днях на море и о тревожных мгновениях.
"Ты тоже! - казалось, говорила она. - Ты тоже вкусишь от этого покоя и
этой тревоги в испытующей близости со своим собственным "я" - никому не
ведомый, как и мы, и такой же властелин перед лицом всех ветров и всех
морей, в безмерности, не хранящей отпечатков, не таящей воспоминаний и не
ведущей счета жизням".
Глубоко внутри потускневшей золоченой рамы, в горячем полусвете,
просачивавшемся сквозь тент, я видел свое собственное лицо, подпертое
обеими руками. И я смотрел на себя с полной отрешенностью, вызванной
расстоянием, смотрел скорее с любопытством, чем с каким-либо другим
чувством, кроме разве некоторой симпатии к этому последнему представителю
того, что по всем своим намерениям и целям было династией, непрерывной не
по крови, а по опыту, по тренировке, по пониманию долга и по
благословенной простоте своей традиционной точки зрения на жизнь.
Мне пришло в голову, что этот спокойно сидящий человек, которого я
рассматривал, как если бы он был одновременно я сам и кто-то другой, не
является, в сущности, одинокой фигурой. Он имел свое место в ряду людей,
которых он не знал, о которых никогда не слышал, - на этих людей
воздействовали те же силы, их души в своем отношении к скромной жизненной
задаче не имели от него тайн.
Вдруг я заметил, что в салоне находится другой человек, стоящий немного
боком и напряженно смотрящий на меня. Старший помощник. Его длинные рыжие
усы определяли характер его физиономии, которая показалась мне сварливой
на какой-то (странно сказать) жуткий лад.
Сколько времени стоял он здесь, глядя на меня, оценивая меня в моем
беспечно-мечтательном состоянии?
Я был бы более смущен, если бы не заметил, что длинная стрелка часов,
вделанных в верхушку зеркальной рамы как раз напротив меня, почти не
передвинулась.
Я пробыл в этой каюте не больше двух минут. Скажем, три... Таким
образом, он не мог наблюдать за мной дольше какой-нибудь доли минуты - к
счастью. Тем не менее мне было досадно, что так вышло.
Но я не показал и виду, а неторопливо (так надо было)
встал и дружелюбно поздоровался с ним.
В его манерах было что-то принужденное и в то же время настороженное.
Фамилия его была Бернс. Мы вышли из каюты и вместе обошли судно. В ярком
свете дня лицо его оказалось очень усталым, худым, даже изможденным. Я
как-то стеснялся глядеть на него слишком часто; его же глаза, напротив,
были буквально прикованы к моему лицу. Они были зеленоватые и смотрели
выжидательно.
Он с готовностью отвечал на все мои вопросы, но мое ухо уловило оттенок
неохоты. Второй помощник был занят с тремя или четырьмя матросами на баке.
Старший помощник назвал его фамилию, и я кивнул ему мимоходом.
Он был очень молод. Он показался мне совсем еще молокососом.
Когда мы вернулись вниз, я сел на глубокий полукруглый или, вернее,
полуовальный диван, обитый красным плюшем. Он тянулся вдоль всей задней
стены каюткомпании. Я предложил сесть и мистеру Бернсу, и он опустился на
один из вращающихся стульев у стола, упорно не спуская с меня глаз, с
таким странным видом, как будто все это была игра, и он ждал, что я