"Джозеф Конрад. Зеркало морей (Воспоминания и впечатления) " - читать интересную книгу автора

бросают, а просто дают ему опуститься. Он висит над водой на конце тяжелого,
выдвинутого наружу бревна, которое называется "кранбалкой" или "катбалкой",
на короткой массивной цепи, последнее звено которой мгновенно размыкается
ударом деревянной колотушки или нажатием рычага, когда отдан приказ об этом,
причем приказ гласит не "бросать якорь", как, по-видимому, воображают
журналисты, а "отдать якорь".
Вообще с борта ничего не "бросают", кроме лота, которым исследуют
глубину воды в том месте, где находится судно. О привязанной шлюпке, о
запасном рангоутном дереве и обо всяких предметах, укрепленных неподвижно на
палубах, говорят, правда, что они "брошены на воду", когда их отвязывают. Но
якорь никогда не "бросают".
Точнее всего будет сказать, что мы "ставим на якорь" судно или
флотилию. Несколько менее специально, но не менее правильно выражение "стать
на якорь", вполне допустимое в литературе. Выражение это и коротко и звучит
по-морскому. А что касается выражения "бросать якорь", якобы принятого на
судах (а почему в таком случае "бросать", а не "швырять" или "метать"
якорь?), то оно просто нестерпимо для уха моряка. Помню, один лоцман
каботажных судов (которого я знавал в молодости и который имел обыкновение
усердно читать газеты), когда хотел выразить последнюю степень презрения к
невежеству в морском деле какого-нибудь жителя суши, говорил о нем: "Он один
из этих жалких "якоребросателей".


V


С первого до последнего дня плавания мысли моряка заняты якорем и не
столько потому, что якорь - символ надежды, сколько потому, что это самый
тяжелый из предметов, с которыми приходится возиться на судне во время
плавания. Начало и конец каждого рейса знаменуются возней с якорями. Когда
судно вошло в Ла-Манш, его якоря всегда уже наготове, якорные цепи налажены
-- ведь берег почти виден, а в уме моряка якорь и земля неразрывно связаны
между собой. Но как только судно вышло из Канала в открытое море, в широкий
мир, и между ним и Южным полюсом не лежит более никакой сколько-нибудь
значительный клочок суши, якоря убираются.
Якорные цепи исчезли с палубы, но якоря не исчезли - они, как
выражаются моряки, "укреплены на борту", то есть привязаны канатами и цепями
к рымам на баке, в носовой части судна, и лежат праздно, в ленивой дремоте
под тяжелыми полотнищами парусов. Так, под заботливым присмотром, связанные,
бездеятельные, но полные скрытой мощи, лежат эти символы надежды,
единственные товарищи сигнальщика в часы ночной вахты. Идут дни за днями, а
эти куски железа такой своеобразной формы покоятся, отдыхая, видные почти с
каждого места на палубе, и ждут работы, предстоящей им где-то на другом
конце света, а судно стремительно несет их вперед, пеня волны и вздымая
водяную пыль, от которой покрываются ржавчиной их массивные члены.
О приближении к берегу, еще пока скрытому от глаз команды, впервые
возвещает лаконичный приказ старшего помощника капитана боцману: "Сегодня
после обеда (или "завтра с утра", смотря по обстоятельствам) будем отдавать
якоря". Ибо старший помощник - хранитель якоря и якорных цепей.
Есть суда хорошие и плохие, суда благоустроенные и такие, где старшему