"Андре Олдмен. Змеиный камень" - читать интересную книгу автора

у лавочника Ши Шелама.
По обе стороны от стола на обитых золотом шелком пуфиках
сидела два сына покойного. Старший, Бехмет, длинный и тощий,
с отцовским носом на угрюмом лице, скорбно кивал головой,
отвечая на соболезнования. Младший из братьев, которого
звали Аюм, был румян и славился своей жадностью. Он то и
дело поглядывал на подношения и теребил толстыми пальчиками
несколько волосков на своем лоснящемся подбородке.
Когда кумовья, возложив дары и отвесив братьям
поклоны, уже направлялись через зал к выходу, жрец,
бубнивший что-то в изголовье покойного, громко возгласил о
конце прощания. Это значило, что Козлиному судье предстояло
теперь отправиться в последний путь на шамашан, где тело
его с последними лучами солнца предадут огню.
Народ загомонил и хлынул на двор, где уже стоял
огромный, украшенный черными цветами, задрапированный
траурной кисеей паланкин. Многие побросали дары рядом с
рисовыми чашами, опасаясь не оставить последнюю взятку
покойному. Бехмет возложил на веки судьи круглые медальоны,
залитые медом и воском - дабы мертвый не слишком пугался
существ, ожидавших его душу на Серых Равнинах - потом
воздел руки и принялся выкрикивать необходимые жалобы. Аюм
полез было пересчитывать подношения, но, получив от
старшего брата затрещину, присоединился к его стенаниям.
Четверо чиновников в черных кафтанах, отдавая последний
долг городских властей, подняли носилки с телом и вынесли
через парадные двери.
Во дворе, тем временем, помимо плакальщиц и тех, кто
вышел из дома, скопилось множество иного народа, охотчего
до всяких зрелищ. Появление носилок было встречено
горестными воплями и обнажением голов.
- Как они убиваются, брат, - молвил Аюм на ступеньках
крыльца.
- Нашего отца уважали, - отвечал Бехмет.
- Уважали и любили, - хихикнул Аюм, - попробуй, не
залюби...
- Молчи, дурак, - злобно шепнул старший, - лучше
послушай этот плач и стоны: они идут от самого сердца.
Вон тот человек просто катается по земле и рвет на себе
волосы...
Действительно, возле фонтана кто-то столь самозабвенно
предавался горю, что привел в изумление не только братьев,
но и всех собравшихся. Катавшийся в пыли человек был хорошо
одет, но вовсе мне жалел ни платья, ни своих редких волос,
которые, в отличие от париков записных плакальщиц, были явно
собственными. Рядом с ним на корточках сидел мужчина
помоложе, стараясь ласковыми речами унять безумца.
- Я что-то не видел их в доме с подарками, - сказал
алчный Аюм.
Брат не успел ответить: молодой мужчина, словно