"Алекс Джонс. Ловушка для Бога ("Конан") " - читать интересную книгу автора

меня, и я, ничтожный червь, должен быть благодарен за каждую крупицу твоего
драгоценного внимания. Ты прав, осторожность и умеренность еще никому не
сократила путь к Нергалу в зубы, а я туда не спешу, уж поверь... - Сказав
это, Хадир тяжело вздохнул, уселся за стол напротив Конана и уставился на
него печальными хмельными глазами, покаянно покачивая головой: - Если бы ты
знал, как вовремя пришел сюда, как вовремя одернул меня, зарвавшегося и
вознесшегося в непомерной гордыне! Я ведь совсем потерял голову, болтал
невесть что, клялся именем Митры... Ох какие смешные и глупые слова я
говорил...
Приумолкшая было в ожидании развязки компания расслабилась,
зашевелилась, стряхивая оцепенение. Раздались веселые возгласы, смех,
забулькало вино, перекочевывая из кувшинов в чаши, и все, то и дело
подхохатывая, принялись наперебой рассказывать Конану, какие уморительные
клятвы давал тут Хадир до его прихода...

* * *

Пробираясь сквозь гомонящую толпу на базарной площади и вспоминая
события прошедшей ночи, Конан ругал себя последними словами. Это надо же
было так попасться! В два счета Хадир выманил у него это глупое обещание, о
котором наутро почему-то (о, Конан прекрасно знал почему!) знала вся
Пустынька. И вот теперь он с гудящей от боли головой тащился через весь
Шадизар по жаре, а Лысый, прекрасно выспавшись, наверняка похмеляется в том
же "Таракане", не без удовольствия смакуя скорую весть о бесславной кончине
киммерийца. Уж куда было проще - припереть вчера Хадира к стенке и
предложить на выбор: либо убраться из города, либо съесть немытыми
собственные кишки. Так нет же, Нергал попутал ввязаться в дурацкий спор! И
когда Конан поклялся выкрасть дочь наместника, Хадир, помнится, радостно
всплеснул руками и громко, при всех, повторил свою клятву стать прахом у ног
того, кто сумеет провернуть это дело. И, Кром свидетель, Лысый станет
прахом, он таким прахом станет, ни один шакал в пустыне на него не
польстится...
Солнце палило немилосердно, запахи благовоний, снеди, пота смешивались
с запахом вьючных животных, продавцы и покупатели, надрываясь, перекрикивали
друг друга. Озверевший от жары и головной боли Конан расшвыривал встречных,
щедро раздавая подзатыльники и пинки, не разбирая, кто перед ним - мелкий ли
торговец, увешанный связками бус, богатый ли купец, шествующий во главе
целой свиты слуг, или совсем уж ни в чем не повинный раб-носильщик с тюком
шерсти на голове. Вожделенный тенистый переулок на другой стороне площади
был уже близок, когда кто-то осторожно потянул киммерийца за край одежды. С
глухим рычанием он обернулся, собираясь расшибить наглеца в лепешку, и еле
успел сдержаться, увидев перед собой примерно на уровне собственного локтя
знакомое чумазое личико. Это был Ухарта, четырнадцатилетний сирота,
обретавшийся в Пустыньке с малолетства и весьма искусный в воровском
ремесле. Шныряя в поисках пропитания по всему Шадизару, он знал город, как
собственную ладонь, и пару раз помог Конану выбраться из очень опасных
переделок.
- Чего тебе? - бросил варвар на ходу, продолжая пробиваться сквозь
кишащее людьми пекло.
- Конан, Конан, не ходи туда, слышишь? - Мальчишка упрямо засеменил за