"Эрик Кольер. Трое против дебрей " - читать интересную книгу автора

- Вапити5 ходи, - вспоминала она. - Очень много вапити. Моя смотри,
вапити стой в бобер вода и пей.
Да, когда-то в этом краю были вапити, целые стада ва пити. Я своими
глазами видел в лесу выцветшие и гниющие рога, сброшенные ими. Казалось,
никто не знает, куда и почему исчезли стада чилкотинских вапити, но Лала
объясняла это по-своему:
- Моя помни один зима. Моя маленький девочка. Снег ходи целый два луна.
Два месяц дерево нету, только маленький верхушка выше снег... - И она
показала высоту снега, вытянув над головой свою костлявую руку. - Много
индеец голодный умирай та зима. Сухой рыба, сухой ягода скоро кончай, и
олень никто найди. Снег таять нету пять луна. Когда теплый погода ходи,
половина индеец умирай.
Я решил, что это небывало долгая и лютая зима зажала здеш ний край в
свои железные тиски примерно в 1835 или в 1836 году. Так это или не так, но
когда год или два спустя в Чилкотин начали просачиваться белые, там уже не
было никаких следов вапити.
С особенным воодушевлением Лала рассказывала о ручье. В дни ее детства,
согласно обычаям племени, каждая индейская семья имела закрепленные за собой
места для охоты. Там ин дейцы расставляли капканы на пушного зверя и
охотились на чернохвостых оленей, спускавшихся большими стадами с холмов на
зимовку у реки Фрейзер. Истоки ручья Мелдрам были наследственными
охотничьими землями Лалиной семьи, и ни время, ни события долгих последующих
лет не могли изгладить из ее памяти хотя бы частицу воспоминаний о местах,
связанных с ее детством.
Она ворошила самые далекие страницы прошлого, хранив шиеся в тайниках
ее неиссякаемой памяти. Она рассказывала нам о крике пролетных канадских
казарок, о том, как они, сложив свои мощные крылья, отдыхали на поверхности
озера, о том, как тучи крякв и других диких уток закрывали собой небо в час
заката, когда птицы поднимались с болот. За плотиной, построенной бобрами,
ручей кишел огромными форелями. В течение нескольких мгновений они отдыхали,
набирая силы для того, чтобы одним броском переправиться через плотину в
более спокойную часть ручья. Когда речь шла о бобрах, она, втягивая в себя
воздух и прищелкивая языком, имитировала шумные удары их хвостов по
прохладной поверхности вечерней заводи. Она пыталась с помощью жестов дать
нам представление о норах ондатры на берегу ручья, о том, как греются на
солнце, забравшись на хатки, построенные бобрами, пушистые норки и выдры.
Однажды, примостившись у костра и рассматривая морщи нистое лицо старой
индианки, я сказал:
- Теперь, Лала, нет форелей, только чукучаны6 да рыбаскво. И теперь
индейцы больше не приносят в лавку шкурки бобров.
Она покачала головой. Ее костлявые пальцы нащупали мою руку и впились
мне в тело. Подняв на меня свои невидящие глаза, она быстро сказала:
- Ничто теперь нету. - Она слегка ослабила пальцы и внезапно
спросила: - Почему, знай?
Я немного подумал и наугад спросил: "Из-за бобров?" - "Айя, бобер!" -
ответила она.
Я наполнил ее трубку табаком, который принес из лавки, передал Лале и
поднял горящий прутик. Лала взяла в рот черенок трубки, глубоко затянулась,
задержала дым во рту и затем стала медленно выдыхать его.
- Когда белый люди ходи нету, - продолжала она объяс нять мне, - индеец