"Эрик Кольер. Трое против дебрей " - читать интересную книгу автора

представлял собой бурный поток, берущий начало в глубине лесной чащи,
примерно в тридцати милях к северу от фактории, и впадавший в реку Фрейзер.
На фактории наряду с прочими обязанностями я должен был следить за
кормежкой лошадей и торговать за прилавком, когда англичанин занимался
другими делами. За этим дере вянным прилавком я приобрел первые навыки в
торговле мехами. Начиная с поздней осени, и в течение всей зимы индейцы из
ближайшей резервации несли сюда шкуры койотов и обменивали их на муку, чай,
табак, ситец и другие товары. Время от времени какой-нибудь индеец
вытаскивал из своего рогожного мешка связку ондатровых шкурок. В такой
связке их редко бывает больше дюжины. В годы, когда я начал торговать
пушниной, в тех местах оставалось уже мало ондатр.
И лишь в очень редких случаях на прилавке появлялась блестящая темная
шкурка норки. "Что давай за этот штук?" - спрашивал ее смуглый владелец. Я
получил инструкцию от хозяина никогда не платить за норковую шкурку
деньгами. Это было разумно, так как любой индеец, получив плату за меха,
немедленно тратил всю ее до последней монеты на покупку товаров. Деньги были
бесполезны для индейца, если он не мог тут же потратить их.
У Бечера я стал работать, спустя всего два года после того, как покинул
Англию. Даже такой "зрелый" возраст, как девят надцать лет, имеет свои
преимущества. Как увлекательно, например, отказаться в этом возрасте от
привычного образа жизни, окунуться в совершенно новую обстановку и быстро
приспособиться к ней. Почти безлюдный дальний край в глубине Британской
Колумбии имел для меня такую же притягательную силу, какую имеет солнце для
цветка подсолнуха. Зеленые изгороди садов и ручейков сельской Англии всегда
привлекали меня гораздо больше, чем скучные предметы вроде алгебры и латыни,
которые не менее скучные учителя Нортгемптонской средней школы пытались
вбить в мою непонятливую голову.
Четырнадцати лет я уже был владельцем старинного шомпольного дробовика;
его сомнительный механизм я знал как свои пять пальцев. Этот дробовик скорее
мог свалить меня с ног, чем убить кролика или зайца, в которого я целился.
Но это меня не смущало. Охота на кроликов, зайцев, а иногда и на случайно
подвернувшегося фазана стала моей подлинной школой. И мне нужна была только
эта школа, и только в ней я мог чему-нибудь научиться.
Если бы мое будущее зависело от отца, он сделал бы из меня юриста. В
1919 году он законтрактовал меня в солидную нота риальную контору, и в
течение двенадцати месяцев я напрасно тратил свое время и отцовские деньги и
истощал терпение двух владельцев конторы, уделяя крохотную частицу своего
внимания вопросам передачи имущества, правилам оформления закладов и
разводов или делам незаконнорожденных.
Но даже сидя в городском суде и слушая, как адвокат истца пускает в ход
все свое красноречие, пытаясь доказать, что ответчик действительно является
отцом внебрачного ребенка, - даже тогда я думал лишь о том, как улизнуть под
любым благо видным предлогом в открытые поля или просто побродить у зеленой
изгороди садов.
Однажды утром в середине мая 1920 года отец вызвал меня для беседы в
свой просторный кабинет. Нортгемптон славился производством обуви, а мой
отец был управляющим компании, выпускающей машины для обувных фабрик.
Я взобрался на мягкий кожаный стул напротив стула отца и сидел тихо и
спокойно. Несколько секунд отец молча смотрел на меня.
- Мы с Тимом Кингстоном недавно говорили о тебе, - начал он с напускной