"Леонард Коэн. Прекрасные неудачники " - читать интересную книгу автора

7.

Ирокезы почти победили. У них имелось три главных врага -- гуроны,
алгонкины и французы. "La Nouvelle-France se va perdre si elle n'est
fortement et promptement secourue" (17). Так писал преп. Вимон, Superieur de
Quebec (18), в 1641 году. Уух! Уух! Вспомните кино. Ирокезы были
конфедерацией пяти племен, живших между рекой Гудзон и озером Эри. С востока
на запад там жили аньеры (которых англичане называли могавками), онейуты
(19), ононтаги (20), каюга и сенека. Могавки (которых французы называли
аньерами), занимали территорию между верховьями Гудзона, озером Джордж,
озером Шамплейн и рекой Ришелье (которая первоначально называлась рекой
Ирокезов). Катрин Текаквита принадлежала к могавкам, родилась в 1656 году.
Двадцать один год жизни она провела среди могавков, на берегах реки Могавк,
настоящая леди могавков. В конфедерации ирокезов было двадцать пять тысяч
душ. Они могли выставить на бой две с половиной тысячи воинов, то есть
десять процентов конфедерации. Из них лишь пять или шесть сотен были
могавками, но эти были особенно свирепы, и более того -- у них имелось
огнестрельное оружие, полученное от голландцев из Форт-Оринджа (Олбани) в
обмен на меха. Я горжусь тем, что Катрин Текаквита была или есть могавк. Ее
собратья словно вышли из бескомпромиссной черно-белой кинокартины -- вроде
тех, что снимали до того, как вестерны стали психологическими. Сейчас я
воспринимаю ее, как многие мои читатели, должно быть, воспринимают
хорошеньких негритянок, сидящих напротив в метро, бог весть какие розовые
секреты выстреливают их тонкими мускулистыми ногами. Многие мои читатели не
узнают этого никогда. Это что, честно? Как насчет лилейных хуев, неведомых
столь многим американским гражданкам? Раздевайтесь, раздевайтесь, хочу
крикнуть я, давайте посмотрим друг на друга. Образования нам! Ф. говорил: "В
двадцать восемь (да, друг мой, это заняло много времени), я перестал ебать
цвета". Катрин Текаквита, надеюсь, ты очень темная. Я хочу ощутить слабый
запах сырого мяса и белой крови от густых черных волос. Надеюсь, на них
осталось немного жира. Или он весь погребен в Ватикане, хранилище тайных
гребней? Однажды ночью, на седьмом году нашего брака, Эдит раскрасила себя
темно-красной жирной штукой, которую купила в лавке театрального реквизита.
Штука выдавливалась из тюбика. Без двадцати одиннадцать, возвращаюсь из
библиотеки, и тут она, абсолютно голая посреди комнаты, сексуальный сюрприз
для старика. Она вручила мне тюбик со словами: "Станем другими людьми".
Видимо, подразумевая новые способы целоваться, жевать, сосать, скакать друг
на друге. "Это глупо, -- сказала она, ее голос надломился, -- но давай
станем другими людьми". Чего ради унижать ее порыв? Возможно, она хотела
сказать: "Отправимся в новое путешествие, куда отправляются лишь незнакомцы,
и мы сможем вспоминать его, когда снова станем самими собой, и потому
никогда больше не будем просто самими собой". Возможно, она воображала
какой-то пейзаж, куда ей всегда хотелось попасть, как я представлял себе
свое главное путешествие с Катрин Текаквитой -- северная река, ночь, чистая
и яркая, как речная галька. Я должен был пойти за Эдит. Должен был вылезти
из одежды и окунуться в жирную маскировку. Почему лишь сейчас, годы спустя,
у меня встает хуй, когда я вновь вижу ее перед собой, так нелепо
раскрашенную, груди темны, как баклажаны, а лицом походит на Эла Джолсона{
(21)}? Почему сейчас так тщетно мчится кровь? Я отверг ее тюбик. "Прими