"Корней Чуковский. Мой Уитмен" - читать интересную книгу автораменя, такого стремления нет. Человек, имея дело с природой, всегда норовит
приукрасить ее. Скрещиванием и отбором он усиливает запахи и колеры цветов, сочность плодов и т. д. То же самое он делает в поэзии, добивается сильнейшей светотени, ярчайшей краски, острейшего запаха, самого "ударного" эффекта. Поступая так, он изменяет природе"*. * Walt Whitman, Leaves of Grass, Brooklyn, 1855; см. также рецензию об этой книге, написанную Уитменом для "Американского френологического журнала". И долго держалась легенда, будто его стихи так же необдуманны, внезапны и дики, как рычание лесного зверя. Он сам потворствовал этой легенде: "Тот не поймет моей книги, кто захочет смотреть на нее как на литературное явление с эстетическими н художественными$7 Но мы видели, что это не так. Теперь, когда с большим запозданием изучены все его рукописи, стало ясно, как тщательно он работал над отделкой своих стихов. От издания к изданию книги он сильно переделывал их. Роковая особенность его поэзии заключается в том, что она в значительной мере была "предумышленной", как выразился Роберт Луис Стивенсон*. * "Familiar Studies of Men and Books", by R. L. Stevenson, London, 1912 (Роберт Стивенсон, Непринужденные заметки о людях и книгах). Не довольствуясь своими вдохновениями, хаотически-могучими и бурными, Уитмен составил целый реестр сюжетов, которые должен разрабатывать "поэт демократии", и в соответствии с этим реестром по готовой, тщательно разработанной схеме, компоновал своп "Листья травы", то есть подгонял стихи к своим теориям. эстетических - внушал себе этот "дикарь". В его безыскусственности было много искусства, и в его простоте была сложность. "Даже в своем отказе от художества он оказался художником", - говорит о нем Оскар Уайльд. Но, конечно, Уитмен хорошо сознавал, что для того, чтобы сделаться великим поэтом, нужно думать не столько о "косметических прикрасах стиха", сколько о себе, о своей нравственной личности. Чтобы создать поэму, ты должен создать себя. "Пойми, что в твоих писаниях не может быть ни единой черты, которой не было бы в тебе самом, - твердил он, обращаясь к себе. - Если ты злой или пошлый, это не укроется от них. Если ты любишь, чтобы во время обеда за стулом у тебя стоял лакей, это скажется в твоих писаниях. Если ты брюзга и завистник, или не веришь в загробную жизнь, или низменно смотришь на женщин, - это скажется даже в твоих умолчаниях, даже в том, чего ты не напишешь. Нет такой уловки, такого приема, такого рецепта, чтобы скрыть от твоих писаний хоть какой-нибудь изъян твоего сердца"**. ** The Complete Writings of Walt Whitman (Полн. собр. соч. Уолта Уитмена), New York, London. 1902, vol. 9. Он внушал себе суровую заповедь: "Вот что ты должен делать: люби землю, солнце, животных; презирай богатство... отдавай свой заработок и свою работу другим; ненавидь угнетателей; не думай о боге; не кланяйся никому и ничему, известному и неизвестному, - и самое тело твое станет великой поэмой, и даже молчащие губы будут у тебя красноречивы". Он не хочет слагать стихи, он хочет в любого из нас вдохнуть свой могучий дух, чтобы мы вместо него стали творцами стихов: |
|
|