"Елена Чудинова. Лилея" - читать интересную книгу автора

мгновения все, что творилось вокруг, почти сразу истаяло в ее памяти.
Запомнилось лишь теплое ощущение привета, окутавшего подруг со всех сторон.
Казалось, они воротились домой - в Кленово Злато или в Сабурово. Десятки рук
заботливо обустраивали их, десятки голосов звучали в ушах...
Нелли обнаружила вдруг, что сидит на теплой козьей шкуре, а ее зазябшие
на море руки греет серебряный стакан, наполненный темным вином. Катя,
устроившаяся супротив, весело грызла жемчужными зубами крылышко мелкой
птички. Параши видно не было, хотя ее голос, повторявший, со смехом,
какое-то бретонское слово, слышался где-то рядом. Кто вложил ей в руки сей
стакан? Нелли не было суждено вспомнить никогда.
- Мы было оплакали Вас, отец, - тихо вымолвила она. - Соседи в Париже
рассказали, как пришли за Вами, попадались даже те, кто будто бы видал, как
Вас убили санкюлоты.
- Увы, - с глубоким вздохом ответил господин де Роскоф, - те, кто
заявлял себя свидетелями смерти моей, не лгали.
Он замолк, но и Елена ничего не сказала, полагая, что разъяснение
странных тех слов последует.
- Нечто наподобие нервической горячки свалило меня с ног в дни
сентябрьского террора, - в самом деле заговорил наконец господин де
Роскоф. - Более неподходящего случая для хвори трудно вообразить! Слуги
разбежались, оставался лишь мой верный лакей Жан-Батист, служивший мне
больше пяти десятков лет. Как умел управлялся он на кухне, хотя таскать воду
было ему уж тяжко: старый мой слуга начал сдавать раньше меня. Воды меж тем,
я чаю, для ухода за горячечным больным требовалось много. Сам я, впрочем, не
осознавал ни жажды, ни того, как исходил тяжелым потом, ни благотворно
освежающего прикосновения к телу чистого белья. Я существовал вне бренной
оболочки, заточенный в темницу собственного черепа. Страшным было сие
существование, дочь моя! Некуда деться мне было от кровавых исчадий адовых,
от жалких криков безвинных жертв. Но однажды муки жажды дали о себе знать.
Во рту моем пересохло так, что язык, будто мускатная терка, терзал небо и
десны. Мучения жажды, сколь ни удивительно, пробудили мой разум. Зрение
просветлело. В изголовьи постели моей, на столике, стоял престранный
натюрморт: самые маленькие графины из различных сервизов теснились в
количестве не одной дюжины - серебряные, стеклянные, хрустальные,
фарфоровые. Пересохшее горло не позволило речи излиться по обыкновенному
своему руслу. Ждать, когда же придет Жан-Батист, я более не мог. Еле поднял
я дрожащую руку, но не единожды падала она прежде, чем я дотянулся до
крайнего, самого маленького серебряного графинчика. Сосуд упал в простыни,
рука оказалась слишком неловкой. Однако ж пробка, плотная, но не тугая,
удержала живительную влагу. Кое-как я поднес его ко рту и напился. Кризис
болезни, верно, миновал, когда я томился жаждою. Весьма вскоре я вновь
захотел пить. На сей раз рука дотянулась до еще меньшего графинчика, в коем
оказалось вино, необыкновенно меня подкрепившее. К полудню того же дня, вить
очнулся я ранним утром, я смог уже сесть на своем ложе. Не сразу недоумение
начало точить мне душу: больной человек смутно осознает происходящее. Но вот
начало темнеть. Никто не шел затеплить огни. Закатные лучи скользили сквозь
стекла, понемногу угасая, и это явилось мне первым знаком к тому, чтобы
разум пробудился. Обустраивая свой дом, я прежде всего позаботился о том,
чтобы окна спальни моей глядели на восток. Смолоду ничто не радовало моей
души больше рассвета, с коим я норовил просыпаться наперегонки. В моей