"Елена Чудинова. Гардарика (историческая сказка) " - читать интересную книгу автора

Через два дня дружинники в дом воротился не отец, но его бездыханное
тело. Везли его на носилках, укрепленных меж двумя лошадьми. Окровавленное
же седло его собственного любимого коня было пусто.
К недоуменью моему коня этого, любимого отцовского вороного пятилетка
дивных статей, прозваньем Бурун, так и поставили в стойло заседланным.
Тихие и благочинные похороны княгини еще дробились в душе множеством
светлых воспоминаний, но похороны князя оказались вовсе другими. "Женское
дело голубиное, - говаривали дружинники и бояре, - а как не почтить смерть
воина старым обычаем?"
Непонятны показались мне эти слова. Уж никак не могли они значить, что
тело отца хотят предать языческому огненному погребению. Сам видал я
накануне, как в ограде семейного нашего храма святой Ольги добрые монахи
рыли глубокую могилу. Где как, а у нас в Ведове могилы в земле роют монахи,
прочий люд страшится по суеверию и браться за такое дело. В наших краях
кладбища христианские встречаются покуда много реже, нежели рукотворные
холмы, возведенные над пеплом в просторе полей. Но ветры и дожди постепенно
точат верхушки земельных насыпей, а просторные покуда кладбищенские ограды
понемного заполняются крестами. И все же кладбищ люди побаиваются, в
особенности старики. Матушка объясняла мне не раз, что сей пережиток
языческий не к чести христианину. С нею сызмала посещал я могилы дедушки с
бабушкою, с нею сажал на них красивые цветы по весне. Теперь цветочный ковер
разрушен лопатами - там, где предстоит упокоиться князю Ростиславу. Но о
каком же обычае тогда речь?
Последнюю ночь свою на земле князь Ростислав ночевал не в опочивальне,
а в церкви. Восковые свечи всю ночь ярко освещали храм, а добрые монахи
читали над ним часы. Облаченный в кольчугу, украшенную золотыми накладками,
в красном корзне, подбитом мехами, с чеканным золотым обручем на голове, он
спал в дубовом гробу, таком тяжелом, что утром, после панихиды, его выносили
из храма восемь человек. Когда гроб покинул церковное крыльцо, к
погребальной процессии присоединился конюший, что вел в поводу заседланного
по-прежнему отцовского коня.
Буруна подвели к разверстой могиле. Да уж не хотят ли они убить
славного скакуна, как то делалось в старые времена?! Хоть сердце мое и
плакало от горя, но кулаки невольно сжались. Я решился воспрепятствовать
гибели благородного животного.
"Ты дуброва моя, дубровушка,
Ты дуброва моя зеленая,
Ты к чему рано зашумела,
Преклонила свои веточки?" - запели молодые девушки, каждая из которых
несла в руках сноп алых маковых цветов. Тут я обратил вниманье на то, что
монахи больше не поют, да и в процессии их боле не видно. Кто-то подал мне
знак первым бросить в могилу горсть земли.
"Из тебя ли, из дубровушки,
Мелки пташечки вон вылетали,
Одна пташечка оставалася,
Горемычная кукушечка!" - продолжали девушки печальными голосами. Многих
из них я знал по имени либо в лицо, но теперь все они казались какими-то
незнакомыми. Были они босы, в грубых рубахах, с распущенными косами.
Конюший расстегнул подпруги и снял с конской спины окровавленное седло.
"Что кукует она день и ночь,