"Наталия Червинская. Запоздалые путешествия " - читать интересную книгу автора

страсть - она, конечно, бывает. Но необязательно к мужчине. Чаще - к
ребенку. И притом довольно часто совершенно безответная.

Книгу, которая принесла ей когда-то международную славу, она обсуждать
не желает.
- Лучше почитайте мою книгу о еврейском вопросе.
Она, представьте себе, еврейка. Где только наш пострел не поспел!
Этот еврейский вопрос у нее все время стоит, как в прошлом -
многочисленные члены ее многочисленных любовников. Впрочем, среди любовников
были и лишенные членов: пять лет она сожительствовала с подругой. Что еще
удивительнее - в какой-то момент ей так вся эта активность надоела, что она
жила несколько лет в воздержании! Могу ли я этому поверить? Могу.
Потом у нее был инфаркт - видимо, от воздержания, - но она нашла свое
счастье в законном браке. Она впервые в жизни вышла замуж! Могу ли я этому
поверить? Могу: хотя кошек у нее в доме полно, но есть и муж, очень тихий.
Вот что интересно: женщины, если им скажут про кого, что, мол,
бабник, - будут осуждать и не доверять. Мужчины же наоборот. Если женщина
общедоступна, они к ней немедленно чувствуют не только физический интерес,
но и искреннюю душевную симпатию. Почему-то им кажется, что из всех видов
торговли именно этот - признак золотого сердца.
Она рассказывает, как они дружной семьей ходят вместе плавать в бассейн
для нудистов. Могу ли я себе это представить? Могу, но не хочу. Я только что
смотрела выставку Рубенса, но тут и Рубенс бы содрогнулся.
Нет, спасибо, не хочу я читать ее книгу о еврейском вопросе. Ни о
судьбах еврейства, ни об экологии не хочу читать, ни о мире во всем мире. Я
устала. Я уже в молодости про умное начиталась, предала сексуальную
революцию, просидела на обочине.
Не достроил и устал, и уселся у моста... По мосту идут овечки...

Пансион декорирован тематически: такой бордельный диснейлэнд. Подушки
на моей кровати из красного шелка, в виде сердец и сердечек. Почему-то
напоминают скорее об ее инфаркте.
Вместо овец я пытаюсь на сон грядущий подсчитать свои немногочисленные
романы, и мне становится мучительно стыдно перед грозным судией за то, что
не была я активным участником революции, а всего лишь наперсницей
разврата...
За ночь меня посещают два-три кота, требуют любви.

Утром хозяйка не появляется - она, по старой профессиональной привычке,
спит поздно. Посредине стола сидит один из моих ночных клиентов. Серый,
гладкий, похожий на кувшин с ушами.
Молодой человек неопределеного пола, не то прислужница, не то
нахлебник, скорее гермафродит, подает мне завтрак. Он, она из Аргентины, мы
почти соотечественники - из одного полушария. Узнав, что я еду во Францию,
оно ужасается. Все жители нашего полушария ненавидят и боятся французов. По
крайней мере, ту группу французов, с которой им приходится сталкиваться, -
французских официантов. Он рассказывает мне о том, как ему назло дали
непрожаренное мясо, а она ведь не ест с кровью. Это очень интересно: в
Аргентине, на родине говядины, не едят непрожаренного мяса. Жаль, что я не
успеваю его, ее расспросить - за такими колоритными деталями люди и