"Эмиль Чоран. Признания и проклятия " - читать интересную книгу автора

Если верить Ницше, Брамс был представителем "die Melancholie des
Unvermogens" - грусти бессилия.
Эта мысль, высказанная философом накануне собственного крушения,
навсегда затмила его блеск.

Ничего не совершить и умереть от переутомления.

У прохожих идиотские лица - и как мы до такого докатились? Можно ли
представить подобное зрелище в древности, например в Афинах? Достаточно
минутного прозрения среди всех этих проклятых, и все иллюзии рушатся.

Чем сильнее ненавидишь людей, тем более ты созрел для Бога, для диалога
в одиночестве.

Огромная усталость по глубине своей подобна высшему наслаждению, за тем
исключением, что, испытывая ее, вы опускаетесь на самое дно своего сознания.

Как явление распятого Христа разрезало историю надвое, так и эта ночь
только что разрезала надвое мою жизнь...

Как только умолкает музыка, все начинает казаться ничтожным и
бесполезным. Понятно, что можно ее ненавидеть, что есть соблазн уравнять ее
совершенство с шарлатанством. Поэтому, любя ее слишком сильно, необходимо
противостоять ей любой ценой. Никто не постиг ее опасности глубже, чем
Толстой, ибо он знал, что она способна делать с ним все что угодно. Поэтому
он почувствовал омерзение к музыке, боясь превратиться в ее игрушку.

Отказ - это единственный вид поступка, который не является
унизительным.

Можно ли представить себе горожанина, который в душе не был бы убийцей?

Питать любовь лишь к мысли смутной - той, что не достигает слова, и к
мысли мгновенной - той, что живет только в слове. Бред и вздор.

Молодой немец просит у меня франк. Я вступаю с ним в разговор и узнаю,
что он поездил по миру, был в Индии, полюбил тамошних нищих и вообразил себя
им подобным. Однако принадлежность к нации, склонной к дидактике, не
проходит безнаказанно. Я смотрел, как он клянчит милостыню: он делал это
так, будто изучал нищенство на курсах.

Природа, искавшая решение, способное удовлетворить всех, остановила
свой выбор на смерти, которая - как и следовало ожидать, - никого не
удовлетворила.

В Гераклите, с одной стороны, есть что-то от Дельфийского оракула, а с
другой - что-то от школьного учебника: это смесь гениальных прозрений и
азбучных истин, вдохновенного мыслителя и педагога. Как жаль, что он не
абстрагировался от науки, никогда не мыслил вне ее.