"Владимир Чивилихин. Пестрый камень" - читать интересную книгу автора

Позавчера утром Гоша Климов сказал, что надо подняться в лабораторию.
"Всегда пожалуйста", - согласился я. "Вместе пойдем". - "Тем более". -
"Давно мечтаю об этой разминке", - завершил разговор Гоша.
Пошли. По хребту путь был не слишком опасным, но изнурительным и
долгим. Сильно дуло, и это было неожиданно, потому что у нас, внизу, куда
тише. Раньше, когда я наблюдал в бинокль за флажками на этой хребтине,
меня не удивляло, что они всегда растянуты, но такой силы ветра я не
ожидал. И без того было холодно, а этот ветер безжалостно выдувал из нас
душу живу. Я тащился за Гошей, стараясь не отставать. Ни о чем не
думалось, лишь бы скорей добраться. И еще я боялся сбиться с Гошиного
следа - самое страшное тут было обрушить карниз и рухнуть вместе с ним. В
одном месте Гоша зачем-то перевалил камень на северо-западный склон, и я
увидел самую мощную свою лавину. Снега там, наверно, залежались, накопили
силушку, с тяжким гудом пошли всей массой мимо меня, и я даже качнулся от
холодного их дыхания. Гоша свистел наверху, вздевал руки к небу, как
идолопоклонник. Когда я добрался до него, он сияющими глазами смотрел
вслед лавине.
А лавина долго ревела внизу, и представляю, что было бы, если б там, в
страшенных диких ущельях, стояли какие-нибудь постройки, - перетерло бы
все в порошок, завалило, и ничего не вытаяло бы вовек.
Потом мы оставили в приметных камнях лыжи и полезли по крутому уступу к
цели. Досталось. Воздуха не хватало, тут как-никак больше четырех тысяч
метров. И еще ветер, и прокаленный морозом камень. В одном месте сильно
рискнули, но другого выхода там не было. Меня выручил Гоша, хорошо
подстраховал, и я должен при случае поставить в честь его пусть не свечку
перед алтарем, а хотя бы бутылку коньяка на стол.
Под вечер выбрались к избушке. Сдернули с гвоздей лопаты из-под крыши,
откопали дверь, кинулись к печке и дровам. Какое наступило блаженство,
когда "буржуйка" распалилась и тепло расплылось по каморке, по нашим жилам
и кровям! Перекусили в темпе, успели дотемна выкопать шурфы и провести
исследования.
Спалось плохо, потому что ветер быстро выстудил нашу конуру, ватные
спальники не грели, да и вставать надо было через три часа для очередных
работ. Я поднялся, снова растопил печку, чтоб хоть Гоша поспал, однако он
тоже вылез из мешка греться.
Мы долго с ним говорили "за жизнь" и сошлись во многом. В Гоше, между
прочим, есть много крапивинского. Та же "несгибаемость", которая всех нас
восхищала в Крапивине, и то же стремление поглубже понять человека. Но
Гоша со странностями, я бы даже сказал, с заскоками. Я вспомнил, как мы
рискнули на подъеме, а он вдруг заявил, что не всегда и не все рискуют по
необходимости: есть, мол, в природе человека какая-то необъяснимая
потребность поставить иногда на карту самое дорогое - собственную жизнь. Я
возразил и рассказал ему о том случае в Америке - помнишь, мы с тобой
читали? - когда двое решились на смертельный номер: один выпрыгнул из
самолета налегке, без ничего, а другой догнал его в воздухе и передал
парашют. У Гоши даже заблестели глаза: "Иди ты! Это же крик о бесконечных
возможностях человека!" - "И о бесконечной глупости, - возразил я. - О
жажде славы и долларов".