"Владимир Чивилихин. Серебряные рельсы" - читать интересную книгу автора

потолка самую большую в доме лампу, доливал в нее керосину и садился
чертить. Белые хрустящие листы покрывались загадочными линиями и значками.
Учился Саша шутя, над учебниками не корпел. Любил убегать из гимназии
на речку Басандайку, вечерами засиживался в отцовской библиотеке,
пробираясь с Миклухо-Маклаем сквозь тропические джунгли или путешествуя с
Пржевальским в легендарную страну тангутов. Еще интереснее были рассказы
отца. Высоко подняв кудрявую голову и раздувая крупные ноздри,
завороженный парнишка слушал, как отец с товарищем и проводником где-то
между Енисейском и Томском перетаскивали на брезенте лошадей через болота,
как в Манском белогорье на них напали с дробовиками старообрядцы, требуя,
чтобы "антихристы" со своими инструментами убирались из тайги, как
наткнулся однажды отец на бешеного, так называемого "червивого" медведя и
уходил его топором.
Отец, по мнению знавших его людей, был со странностями. Он до
беспамятства любил природу и живопись. Самым прекрасным местом на земле
для него был Алтай, а самым лучшим художником он считал никому не
известного Гуркина, самородка-ойрота, который якобы заткнул за пояс даже
Шишкина, своего учителя. В доме Кошурниковых на стенах висели копии
гуркинских полотен: "Хан Алтай", "Озеро горных духов", "Камлание",
"Черневая тайга".
Всю жизнь отец стремился воспитывать детей в труде, и когда перед
революцией он оставил бродячую жизнь и перешел на преподавательскую
работу, то срубил на Алтае, в верховьях Катуни, дом-пятистенок, куда на
лето семья переезжала из Томска. Отец с сыном раскорчевали там небольшой
участок, дочери развели огород. Отец часто брал Сашу в тайгу. Паренек
научился вязать салики, делать балаганы, жечь в непогоду костер. Он уже
неплохо стрелял и моментально взбирался на самые высокие кедры. А один раз
отец отпустил его на целый месяц с артелью "золотничков". В соседнем селе
у Саши завелись друзья-приятели, и он подолгу пропадал с ними в тайге,
забредая в далекие урочища.
- С нами, Санька, куда хошь в тайге, - говорили ему деревенские ребята.
И томский гимназистик не раз убеждался, что это так. Маленькие
кержачата умели самым чудесным образом вскипятить чай в бересте, одним
топором сделать надежную "кулему" - кротовую ловушку, выдоить в лесу
отбившуюся от стада какого-нибудь богатея корову, испечь в костре
ароматного рябчика. По весне Санька ездил с ними на лошадях к
кулакам-мараловодам зарабатывать дробь и мед. Ребята как черти носились по
тайге, загоняя маралов в станок, где лесные красавцы в муках прощались с
драгоценными пантами. Потом ребята заманивали Саньку на горные речки -
вязать и ставить на хариуса "морды" из лозняка. Осенью парнишки нанимались
на купецкие хлеба бить кедровые шишки, потому что их отцам не на что было
купить муки на зиму и не на чем было привезти ее из хлебородных мест.
Времена менялись и здесь. Молодежь в этом далеком таежном селе уже не
могла жить по древним старообрядческим заветам - "тихо и смирно".
Приходили с германской искалеченные парни, привозили с собой табачище и
вольные разговоры, вводя в ярость степенных аскетических старцев.
Подрастающие "неслухи" уже отлынивали от молитв, дрались насмерть с
кулацкими сынками, а самые отчаянные убегали посмотреть жизнь в Бийск и
еще дальше - на шахты, на железную дорогу.
Саша Кошурников смотрел и слушал. На селе одни его почитали, потому что