"Юрий Иванович Чирков. А было все так..." - читать интересную книгу автора

струи черного дыма и ни одного деревца, ни одного зеленого пятна. Под самым
потолком, опираясь на дымовые тучи, лозунг извещал: "Владыкой мира будет
труд!"
Центр этой вдохновляющей картины приходился как раз напротив моего
места. И сколько раз я встречал и провожал очередной трудовой день, глядя на
эту футурологическую живопись!
На Новый год назначили генеральную проверку по кремлю. Началась она
примерно в 22 часа и продолжалась часа четыре. На генпроверку приходили все
заключенные, закрепленные за данной колонной. Во вторую колонну,
следовательно, пришли повара, работники контор, театра, библиотеки, музея.
Пересчитывали, опрашивали. Наконец прибыл начальник лагпункта "Кремль",
жирный, краснолицый, принял рапорт начальника колонны и, приказав не
распускать строй до отбоя, отправился в другие колонны. Мы стояли, томились,
мерзли, кое-кто упал в обморок. Наконец около двух часов ночи раздался гудок
электростанции - отбой. Пошел третий час нового, 1936 года.
Пошли приятные, интересные дни. Именины сердца, да и только! Хорошие
книги, интеллигентные коллеги. Интересные люди среди читателей. В
библиотеке, несмотря на январские морозы, тепло. Стены толстые, батареи
горячие. Электричество светит ярко, и полярная ночь не страшна. Присланные в
посылках продукты еще не съедены. Я жестко их нормировал. Три килограммовых
куска сала распределил на три месяца равномерно. Каждый кусок по корочке
разделен на количество дней месяца (по 33 грамма в день), то же - и с
другими продуктами. Должно хватить до 1 мая. Детский паёк тоже подспорье.
Другие библиотекари также нормируют свои дополнительные рационы. Кстати
сказать, общего стола они не образуют. Каждый ест свое. Иногда Казаринов
печет на керосинке оладьи и угощает всех. Каждому по оладушке. Вангенгейму
это не нравится. Он всегда отказывается. И со своей стороны никого не
угощает. Он очень одобрил меня, когда увидел разграфленный на порции мой
кусок сала в стенном холодильнике. Григорий Порфирьевич сказал, усмехаясь,
что страхи Алексея Феодосьевича оказались напрасными. Он убедился: Юра умеет
расходовать продукты и не будет никого обременять просьбами о подкормке в
зимнее время. Мне было несколько неприятно, но, пожалуй, это лучше - никому
не быть обязанным и никого не обременять.
Навестил одиннадцатую камеру. Принес отцу Василию сахару. Старик совсем
плох, но другие священники ему немножко помогают. Буркова не застал. Положил
ему под подушку бутерброд с салом. Камера после моего кабинета показалась
мне ужасной. Когда я вечером разложил на диване в кабинете постель и улегся
читать Филдинга, я очень порадовался и вспомнил, как один бельгийский
инженер (A.M. Трейгер), приехавший в нашем этапе, говорил: "Ваши люди очень
счастливые. Они все время радуются: ночью не арестовали - радость на весь
день, утром в трамвай удалось втиснуться - радость на все утро, по карточкам
селедку выдали - радость на неделю". Вот и я нахожусь в лагере, оторван от
семьи, от свободы, а радуюсь часто - и частностям и мелочам, но в наших
условиях некоторые мелочи вырастают до факторов жизни.
В один из дней первой недели работы в библиотеке мне испортил
настроение архиепископ Петр (он же Николай Николаевич Руднев), заведующий
читальным залом на общественных началах. Я уже упоминал, как озадачивал его
в первые посещения библиотеки, когда просил посмотреть газеты на иврите и
прибалтийских языках. Так вот, после закрытия читальни этот архипастырь
выразил мне порицание за переход из лазарета в библиотеку. Он полагал, что я