"Юрий Иванович Чирков. А было все так..." - читать интересную книгу автора

работы зимой. Ужас! Однако по ходатайству Титова наказание было смягчено.
Все остались на местах. В ШИЗО попал только Феодул Поскребко, получив вместо
десяти лишь пять суток. Зачеты же срезали у всех, кроме сэра Джона,
поскольку ему, как шпиону, таковые не полагались, и его сон на посту остался
совершенно безнаказанным.
Потом я спросил у Леонида Тимофеевича: "Кто такой Михайлов и почему вы
обратились к нему по-французски?" Оказалось, что Михайлов хорошо знает
французский, был военным атташе советского посольства в Париже, успешно
делал карьеру, но влюбился в русскую эмигрантку, попросил разрешения
жениться на ней и был немедленно отозван. Его отправили в Соловки, где он
занимал второстепенный пост - начальника аттестационной комиссии,
назначавшей заключенным зачеты за ударную работу и хорошее поведение. Леонид
Тимофеевич, оказывается, знал семью возлюбленной Михайлова и слышал об этой
истории. Он сказал Михайлову в ту ночь:
- Пожалейте ребенка ради Мари!
На другой день Леонид Тимофеевич был с рапортом у Михайлова, долго
беседовал с ним и хорошо характеризовал меня:
- Он такой домашний, старательный мальчик, но слабенький, сильно
устает, ему ведь только пятнадцать лет. Если его так сильно накажут, он
погибнет.
Я действительно в то время был худощав, малоросл, носил очки, и, как
говорили некоторые окружающие, мое выражение лица и манеры ассоциировались с
маленьким Домби - известным персонажем романа Диккенса "Домби и сын". В
результате беседы и умело написанного Титовым рапорта наказание было
существенно смягчено.
Среди больных хирургического отделения находился худой высокий старик -
Антонович. В мертвый час он обычно сидел в уголке отдыха и нередко
рассказывал очень интересные истории о войнах. Кадровый офицер, он имел
много ранений, был в германском плену, бежал и снова воевал. Перед
революцией его произвели в полковники. Сидел он недаром, а за многочисленные
переходы границы (кажется, 14 раз). После ареста коллегия ОГПУ приговорила
его к расстрелу, но в связи с 10-летней годовщиной Октябрьской революции
была объявлена амнистия, и расстрел заменили предельным сроком заключения -
десятью годами. Отсидел он уже около восьми лет, но выглядел еще бодро и
сохранял офицерскую выправку. Был очень деликатен и сдержан. Несмотря на
сильные боли в послеоперационный период, не стонал, не требовал
обезболивания и вообще старался не беспокоить окружающих.
В эти же дни в общей палате находился бандит и убийца Федя. У него было
растяжение связок (или вывих). Главной приметой Феди была роскошная борода.
Черная, в мелких завитках, она начиналась почти от маленьких хитрых глазок и
широко распространялась по могучей груди. Для полноты впечатления не хватало
кистеня за поясом, хотя и костыли в руках Феди выглядели достаточно
разбойно.
Меня Гофман предупреждал, что Федя опасен:
- Чай будешь наливать ему в кружку, а он на тебя плеснет и скажет, что
у него рука дрогнула. Тебе ожог, а ему развлечение.
Рассказывали, что весной он пришел в лазарет с травмой. Пораненную его
руку обрабатывал лекпом Поскребко и причинил Феде боль. За это Федя здоровой
рукой трахнул лекпома в зубы, затем в ухо. В результате Поскребко лишился
зуба и очков, а Федя получил 20 суток ШИЗО.