"Игорь Чиннов. Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения " - читать интересную книгу автора

У Паниных И.В. познакомился с молодым поэтом и заинтересованно,
переходя от одного стихотворения к другому, рассказывал ему, что у того
хорошо, а что плохо. Вообще во всем, а в поэзии особенно, И.В. искал прежде
всего хорошее. И находил. Он считал, что сейчас очень много хороших поэтов.
И недоумевал - о каком упадке литературы речь. Но уж если ему приходилось
признать, что стихи плохи, он расстраивался, даже возмущался, как будто этот
неумелый поэт оскорбил его лично. Мне, конечно, было интересно узнать его
мнение об эмигрантских поэтах, которых он знал. О тех, кто ему не нравился,
приходилось спрашивать не раз, и он делал вид, что вопроса не слышит.
Наконец, уступая моей настойчивости, говорил, например: "Не поэт, а г...".
Или: "Поэт, так называемый". Но зато о тех, кого ценил, говорил охотно, с
удовольствием декламировал их стихи: Георгия Иванова ("Я до сих пор помню,
как Иванов это читал: "И Лермонтов выходит на дорогу...""), Ирину Одоевцеву
(поражаясь простоте, разговорности ее манеры), Владимира Смоленского (его
"Стансы" каждый раз доводили И.В. почти до слез. "Это и обо мне", - говорил
он), Ходасевича (и добавлял, что Адамович зря его недооценивал), Анну
Присманову ("Аня-Рыбка. Так она подписывалась в письмах ко мне. Рисовала
рыбку"). В числе качеств мне в И.В. непонятных (и по сей день) - его
отношение к Пушкину. Ни разу ни в ком я не видела столь искреннего
восхищения нашим великим поэтом. Когда И.В. говорил о Пушкине, было такое
впечатление, что Александр Сергеевич - его ближайший друг, которого он
потерял только вчера и до сих пор о нем плачет. То, что даже такой поэт
умер, - было для И.В. примером величайшей несправедливости и настоящей
утратой, в том числе личной.
Как-то к нам в гости зашли Ведьмины. Муж и жена. Они потом много раз
всех нас фотографировали - И.В. любил сниматься. ("На память".) Борис
Викторович - строитель, фотограф, почти ровесник И.В. - оказался большим
любителем и знатоком поэзии. Он читал нам стихи Анатолия Штейгера, и Чиннов
был просто поражен: "В Советской России мне читают поэта "парижской ноты"!"
И.В. рассказывал, как на его первом поэтическом вечере в Париже, где
обсуждалась его книга "Монолог", Лидия Червинская вышла на сцену и сказала:
"Тут все говорят о книге Чиннова. Может быть, она того и заслуживает, раз ее
так хвалят, но я хочу поговорить о книге Анатолия Штейгера". (Которая как
раз тогда тоже вышла, уже после смерти Штейгера.) Я, конечно, спросила, за
что Червинская на И.В. окрысилась. Оказывается, она была влюблена в
Адамовича. И ей не нравилось, что Адамович так хвалит Чиннова. Кстати, И.В.
считал, что ее стихи похвал очень даже заслуживали.
За последние сорок лет у И.В. собрался довольно большой архив. Особенно
он ценил письма. От более чем сотни разных людей, по большей части
эмигрантов, с которыми он переписывался: Г.Адамович, В.Вейдле, С.Маковский,
А.Ремизов, И.Одоевцева, З.Шаховская - очень много имен. По сути - весь
литературный эмигрантский мир. И судьба архива И.В. очень беспокоила. Все
его друзья в свое время продали архивы в разные американские университеты. О
прижизненной продаже И.В. и думать не хотел. Оставалось - завещать. Именно в
Подмосковье на даче он решил, что его архиву место в России. И не только
архиву. У него в стихотворении "Мы давно отдыхаем..." есть строчки: "Падай с
неба Флориды пепел серенький мой...". Это не поэтический образ. Он
действительно не видел смысла в захоронении своих останков, потому что в
конце жизни у него не осталось ни одного человека, которого он мог
заподозрить в желании посетить его могилу. Его окружал вакуум одиночества.