"Мейвис Чик. Интимная жизнь моей тетушки " - читать интересную книгу автора

цейлонский сапфир, самой светлой, самой чистой синевы, символ верности, как
он мне сказал, и поклялся, что никогда больше мне не изменит. Я думаю, он
сам испугался, поняв, что едва не разрушил свой мир. Вирджиния смотрела на
яркую синеву камня со смесью восхищения, зависти и презрения, сухо отметила,
что ему следовало подождать, потому что сапфировой считается сорок пятая
годовщина свадьбы. Я рассмеялась, кто ж так далеко заглядывает в будущее, а
Френсис, который достаточно хорошо знал человеческую природу и понимал,
какие шрамы исполосовали душу сестры, на это ответил:
- Ничего, тогда я куплю ей второй.
Наверное, не стоило говорить такого Вирджинии. Но с другой стороны, она
не могла позволить себе обидеться. На следующий год мы даже поддерживали
друг друга, потому что наша мать умерла.
Борьба с раком была длительной и упорной. Дважды болезнь отступала,
начиналась ремиссия, но в конце концов раковые клетки проникли в кости. Я
разозлилась на мать. Она подумала, что боли, с которых началась очередная
атака болезни, обычное недомогание, свойственное стареющей женщине. В
принципе такого конца следовало ожидать: организм не выдержал тяжелой работы
на фабрике, постоянного напряжения, вызванного неуверенностью в завтрашнем
дне, да к тому же она еще и курила. А помимо самого рака, на мать давило
прошлое. Кроме семьи, у нее никого не было. Никаких подруг. "После того как
твой муж на виду у всей улицы двинул тебе под дых, не хочется встречаться с
кем-либо взглядом..." В моей молодости таких вот афоризмов хватало, только
по ним я могла получить смутное представление о том, что произошло.
Френсис и я как могли облегчали ей жизнь, что совершенно не нравилось
Вирджинии. Как злобный ястреб, она наблюдала за нашими взаимоотношениями, не
оставляла без внимания ни одного нашего подарка. Мне приходилось во всем с
ней советоваться. Мать это знала... и иногда шептала мне, что не стоит ей
этого делать или брать, потому что "ты знаешь, что скажет Джинни...". Рак не
знал жалости. И она много лет изнывала в борьбе с ним. Так что, если Бог и
есть, такому Богу я поклоняться не могу.
В период последних страданий места для зависти и упреков у Вирджинии не
осталось, их отставили в сторону, я надеялась, забыли во имя того, чтобы
пережить общую боль. После похорон, сортируя мамины вещи, я нашла большую
картонную коробку со шляпкой, которую она в первый и последний раз надела на
мою свадьбу, и букетик из искусственных цветов к корсажу, подаренный ей
отцом Френсиса. И шляпку, и букетик мать завернула в тонкую бумагу и
проложила высушенными стеблями лаванды из сада. Она также сберегла
распорядок церемонии, меню свадебного завтрака и одну из пробок от
шампанского. Я знала, моей матери понравился тот день. Ей понравились ее
наряд, ее маленькая шляпка, подобранные в тон туфли, сумочка, перчатки,
понравилось быть в центре внимания, хоть на день, но вырваться из прежней
жизни. Эту драгоценную находку я сохранила в тайне от сестры. В память о ее
свадьбе мать ничего не сохранила, не считая фотографии на каминной полке:
молодожены на переднем плане, я - где-то позади и с краю.
Но даже тут я не смогла сблизиться с сестрой. Я допустила ошибку,
предложив взять все, что осталось после матери, а осталось не так уж и
много, потому что дом она арендовала, включая деньги с ее банковского счета,
которые она копила на похороны, для своих детей. Джеймсу и Джону хватило
нескольких семейных фотографий, по чашке и блюдцу, я взяла себе лишь ее
набор с туалетного столика из зеленого стекла. Мать очень им дорожила. Но