"Иван Гаврилович Чигринов. Оправдание крови " - читать интересную книгу автора

облагаются и сотки те приусадебные, и на коров налог вводится, и за
поросенка надо платить государству: и колхозничкам начали выдавать квитки
того же самого цвета, что и единоличникам. Может, мол, откажутся и от соток,
и от коровы. Так нет, мужик готов уж был последние портки продать, чтобы
заплатить, но не потерять собственного хозяйства, мужик хорошо помнил,
каково было и в тридцать первом, и в тридцать втором, и в тридцать третьем,
да, считай, и тридцать четвертый почти весь на мякине просидели.
Говорил Браво-Животовский, словно искушая попутчика, желая вызвать на
взаимную откровенность, чтоб потом заполучить местечко в его душе. Странно,
но у Зазыбы эта болтовня совсем не вызывала внутреннего сопротивления,
может, даже по той причине, что горечь, травившая душу с самого утра,
сменилась во время дележки колхозного клина усталым безразличием от горячего
солнца и гомона людского, а еще, видать, и потому, что Зазыба понимал -
опровергать Браво-Животовского один на один, так же как и переубеждать его,
было делом зряшным, раз уж все это выношено в мыслях и выстроено в
надлежащую систему. Ему только как бы чудно было, что односельчанин, хоть и
пришлый, но все ж таки односельчанин, этак складно умеет говорить; казалось,
Браво-Животовскому никакой трудности не стоило свободное обращение с такими
словесными оборотами и мудреными понятиями (один "колхозный нэп" чего
стоил!); если же учесть, что ничего подобного Зазыба не читал и не слыхал,
для него было в новинку впервые сказанное только что Браво-Животовским, так
и совсем можно было позавидовать мужику: неужто хватило на обоснование таких
выводов того образования, какое веремейковский примак приобрел когда-то в
деревне, а потом в Барановичах? Своими парадоксальными рассуждениями он
удивил и насторожил Зазыбу еще тогда, когда они возвращались в одной телеге
из Бабиновичей. Тем более неожиданными, даже не столько неожиданными, как
непривычными по своему смыслу были они сегодня. Но они - мы это уже знаем -
не вызвали у Зазыбы должного ответа. Они только сильно угнетали его, падая в
душу, в самое сердце какой-то щемящей и неодолимой тяжестью, совсем как
перед опасной болезнью, о которой человек еще не догадывается, но которая
уже крепко подточила организм.
- Известно, у тебя на душе, Зазыба, кошки скребут, - вел дальше в
одиночку Браво-Животовский, машинально или для забавы пропуская между
стиснутыми пальцами правой руки - большим и указательным - кожаный,
облезлый, с остатками желтой краски ремень "бельгийки", которую он нес на
плече вниз коротким стволом. - Как же, принялись вдруг разваливать то, что с
твоей помощью строилось вроде как навеки. Не зря же землю даже из
государственного пользования не пожалели передать на вечные времена
колхозам. А тут вдруг этот Гитлер! Как говорят, черт задумал одно, а сатана
взял да вмешался, даже неизвестно, с какой карты ходить, а какую в козырях
держать.
Браво-Животовский усмехнулся, в его монологе все ясней звучали
глумливые нотки, и голос постепенно становился злобным и нетерпеливым,
словно полицейского раздражало Зазыбово молчание или равнодушие; наконец,
Браво-Животовский вспомнил, все равно как на ночь глядя, "черта и сатану",
которые путали карты, тогда Зазыба очнулся, будто и вправду только теперь до
конца стали понятными разглагольствования спутника, задиристо глянул на
веремейковского примака, недавно еще осторожного и рачительного
селянина-колхозника, а теперь полицейского-философа, и так же задиристо
бросил: