"Г.К.Честертон. Восторженный вор" - читать интересную книгу автора

джентльменов. Надо сказать, джентльмены из них вышли разные. Характерно, что
старшего звали Джоном, - он родился в ту пору, когда отец еще любил простые
имена из Писания. Младший, Норман, выражал тягу к изысканности, а может, и
предчувствие титула Нормандэйл. Миллисент еще застала то счастливое время,
когда Джона звали Джеком. Он долго был настоящим мальчишкой, играл в крикет
и лазил по деревьям ловко, как зверек, веселящийся на солнце. Его можно было
назвать привлекательным, и он ее привлекал. Но всякий раз, когда он приезжал
на каникулы, а позже - отдохнуть от дел, она чувствовала, как вянет в нем
что-то, а что-то другое крепнет. Он претерпевал ту таинственную эволюцию, в
ходе которой мальчишки становятся дельцами. И Миллисент думала невольно, что
в школах и в университетах что-то не так, а может быть, что-то не так в
нашей жизни. Казалось, вырастая, Джон становился все меньше.
Норман вошел в силу как раз тогда, когда Джон окончательно поблек.
Младший брат был из тех, кто расцветает поздно, - если сравнение с цветком
применимо к человеку, который с ранних лет больше всего походил на
недозрелую репу. Он был большеголовым, лопоухим, бледным, с бессмысленным
взглядом, и довольно долго его считали дураком. Но в школе он много
занимался математикой, а в Кембридже - экономикой. Отсюда оставался один
прыжок до социологии, которая, в свою очередь, привела к семейному скандалу.
Прежде всего Норман подвел подкоп под кирпичную молельню, сообщив, что
хочет стать англиканским священником. Но отца еще больше потрясли слухи о
том, что сын читает курс политической экономии. Экономические взгляды
Нэдуэя-младшего так сильно отличались от тех, которыми руководствовался
Нэдуэй-старший, что в историческом скандале за завтраком последний обозвал
их социализмом.
- Надо поехать в Кембридж и урезонить его! - говорил мистер Нэдуэй,
ерзая в кресле и барабаня пальцами по столу. - Поговори с ним, Джон. Или
привези, я сам поговорю. А то все дело рухнет.
Пришлось сделать и то, и другое. Джон - младший компаньон фирмы "Нэдуэй
и сын" - поговорил с братом, но не урезонил его. Тогда он привез его к отцу,
и тот охотно с ним побеседовал, но своего не добился. Разговор вышел очень
странный.
Происходил он в кабинете, из которого сквозь окна-фонари виднелись
холеные газоны. Дом был очень викторианский; про такие дома в эпоху королевы
говорили, что их строят мещане для мещан. Его украшали навесы, шпили,
купола, и над каждым входом висело что-то вроде резного фестончатого
зонтика. Его украшали, наконец, уродливые витражи и не очень уродливые, хотя
и замысловато подстриженные, деревья в кадках. Короче говоря, это был
удобный дом, который сочли бы крайне пошлым эстеты прошлого века. Мэтью
Арнольд, проходя мимо, вздохнул бы с грустью. Джон Рескин умчался бы в ужасе
и призвал на него громы небесные с соседнего холма. Даже Уильям Моррис
поворчал бы на ходу насчет ненужных украшений. Но я совсем не так уж уверен
в негодовании Сэшеверола Ситуэлла. Мы дожили до времен, когда фонарики и
навесы пропитались сонным очарованием прошлого. И я не могу поручиться, что
Ситуэлл не стал бы бродить по комнатам, слагая стихи об их пыльной прелести,
на удивленье старому Нэдуэю. Быть может, после их беседы он написал бы и о
Нэдуэе? Не скажу - не знаю.
Миллисент вошла из сада в кабинет почти одновременно с Джоном. Она была
высокой и светловолосой, а небольшой торчащий подбородок придавал
значительность ее красивому лицу. На первый взгляд она казалась сонной, на