"Г.К.Честертон "Шар и крест" ("The Ball and the Cross")" - читать интересную книгу автора

весть. Собственно, мы можем назвать его благой вестью - словно существует
некое высшее равновесие, о котором нам знать не положено, чтобы мы не
стали равнодушны к добру и злу; и знание это открывают нам на мгновенье,
как последнюю помощь, когда никакой другой помощи быть не может.
Отец Михаил не сумел бы поведать об удивительном спокойствии, сошедшем на
него; но он с небывалой ясностью понял, что крест есть, и купол есть, что
они преисполнены бытия - и что он спускается по ним, и что ему
безразлично, разобьется он или нет. Состояние это длилось достаточно,
чтобы он начал свой безумный спуск; но страх шесть раз накатывал на него,
прежде чем он достиг верхней галереи.
Он ощущал, как ощущает пьяный, что у него - два сознания: одно, спокойное
до бесконечности, приносит пользу; другое - перепуганное насмерть - не
приносит ничего. Достигнув галереи, он удивился - ему казалось, что
придется ползти лицом к шару до самого низа - и, хотя до земли было
далеко, словно он упал на луну с солнца, он с удовольствием потоптался,
разминая ноги. И тут душу его пронзила молния: человек, обычный человек,
украшенный множеством пуговиц, стоял на его пути. Отец Михаил не думал о
том, почему он здесь; радость и любовь переполнили его сердце. Он хотел бы
постигать, один за другим, бесценные оттенки его чувств, и чувств его
тетки, и чувств его тещи. Минуту назад он умирал в одиночестве. Теперь он
жил в том же самом мире, что этот дивный человек. На верхней галерее,
огибающей купол собора, отец Михаил обрел самого лучшего из людей, самого
благородного и достойного любви, того, кто чище святых, величественнее
героев - он обрел Пятницу.
Сквозь музыку и сверканье явленного рая монах едва различал, что человек
произносит какие-то слова. Он заметил лишь слово "время" и дивное слово
"порядок". Заметил он и выражение: "Как вы сюда долезли?" Несомненно, этот
истинный образ Божий тоже считал, что путь от креста к галерейке ведет
вверх, на небесное тело, именуемое Землею.
Вопрос этот повторялся столько раз, что отец Михаил, наслаждавшийся сперва
самими звуками голоса, решил на него ответить. Он честно сказал, что летел
над куполом, но его силою посадили на крест. Услышав это, образ Божий
растрогался донельзя и заговорил ласково, как с любимым ребенком. Любовь
его дошла до того, что он обнял монаха и осторожно повел по галереям, суля
какие-то радости, которые даже анахорету, мало знавшему мир, показались
немного чрезмерными. В одном месте приоткрылась дверца; отец Михаил
заглянул вовнутрь и увидел свод небес, на сей раз созданный людьми.
Золото, зелень и пурпур этого свода слагались не в изменчивые гряды
облаков, а в четкие фигуры серафимов. Звезды сверкали здесь не наверху, а
внизу, над плотною массою людей. Звуки органа сотрясали воздух, и сквозь
них долетали еще более дивные звуки - голоса человеческие, взывающие к
Богу.
- Нет, не сюда,- сказал образ Божий, усеянный звездами пуговиц.- Идемте-ка
дальше, там хорошо, там вас ждет сюрприз, вы очень обрадуетесь...
Отец Михаил кротко пошел дальше. Он не знал, далеко ли до земли, когда
открылась еще одна дверь, и перед ним засверкала улица. Монах несказанно
обрадовался, словно снова стал ребенком. Он смотрел на мостовую деловито,
как смотрят дети, от которых она близко. Он ощущал во всей полноте ту
радость, которая неведома гордым; радость, которая граничит с унижением,
нет - которая от него неотделима. Она ведома тем, кто спасся от смерти, и