"Гильберт Кийт Честертон. Скандальное происшествие с отцом Брауном [цикл о Брауне]" - читать интересную книгу автора

него здоровой реакцией на сентиментальную манеру современной
прессы и так называемого общественного мнения смешивать
праведное и неправедное. И прежде всего он боролся против
того святотатственного ореола славы, которым окружаются
бандиты и гангстеры. Правда, в своем раздражении он
чересчур склонен был исходить из предпосылки, что все
гангстеры - латиноамериканцы, а все латиноамериканцы -
гангстеры. Однако этот его предрассудок, хотя, быть может,
и отдающий провинцией, все же производил освежающее
впечатление в той атмосфере восторженно-трусливого
поклонения героям, когда профессиональный убийца почитался
как законодатель мод, если только, по отзывам печати, он
улыбался неотразимой улыбкой и носил безупречный смокинг.
К моменту, когда, собственно, начинается эта история,
предубеждения против латиноамериканцов переполнили душу
мистера Рока, потому что он как раз находился на их
территории; решительно и гневно шагая вверх по холму, он
направлялся к белому зданию отеля в живописном кольце пальм,
где, по слухам, остановились Поттеры и, стало быть,
находился двор таинственной королевы Гипатии. Эгер Рок даже
с виду был типичный пуританин, скорей даже, пожалуй,
мужественный пуританин XVII столетия, а не один из тех менее
жестоковыйных и более грамотных их потомков, которые
расплодились в XX веке. Если б ему сказали, что его
необычная старомодная черная шляпа, обычный хмурый взор и
суровое, как из камня высеченное лицо набрасывают мрачную
тень на солнечные пальмы и виноградники, он, несомненно, был
бы польщен. Влево и вправо устремлял он взор, горящий
неусыпным подозрением. И вдруг на гребне холма, впереди
себя, на фоне субтропического заката увидел силуэты двух
фигур в таких позах, которые и у менее подозрительного
человека могли бы возбудить кое-какие подозрения.
Один из тех двоих выглядел сам по себе примечательно. Он
стоял как раз в том месте, где дорога переваливает через
холм, четко рисуясь на фоне неба над долиной, словно нарочно
выбрал и эту позицию, и эту позу. Закутанный в широкий
черный плащ, в байроническом стиле, он высоко вскинул
голову, которая в своей темной красе была удивительно похожа
на голову Байрона. Те же вьющиеся волосы, те же глубоко
вырезанные ноздри, и даже нечто вроде того же презрения к
миру и негодования сквозило во всей его фигуре. В руке он
сжимал довольно длинную палку, или, вернее, трость с острым
наконечником, какими пользуются альпинисты, и сейчас она
казалась фантастическим подобием копья. Впечатление это еще
усиливалось благодаря контрасту с комическим обликом второго
человека, державшего в руке зонт. Это был совершенно новый,
тщательно свернутый зонт, совсем не такой, например, как
знаменитый зонт отца Брауна. И сам приземистый, толстый
человечек с бородкой был одет аккуратно, точно клерк, в
легкий воскресный костюм. Но прозаический его зонт был