"Гилберт Кит Честертон. Недоверчивость отца Брауна (рассказы) ("О Брауне") " - читать интересную книгу автора

самообладанием, и, как впоследствии отметил про себя Рейс, ничего бы не
произошло, если бы его не задевали остальные.
Старик Мендоса, с горечью вынужден был признать Рейс, всегда вел себя
как последний болван, а на этот раз превзошел самого себя. По обычаю,
распространенному у примитивных народов, гроб оставили открытым, и с лица
покойного сняли покрывало, отчего местные жители по простоте душевной
заголосили еще громче. Но таков был традиционный обряд похорон, и все бы
обошлось без последствий, если бы в свое время с легкой руки какого-то
заезжего умника в этой стране не укоренился обычай произносить надгробные
речи на манер французских вольнодумцев. Первым с длинной речью выступил
Мендоса, и чем дольше он говорил, тем больше унывал Джон Рейс, тем меньше
нравился ему здешний обычай. С въедливой монотонностью банкетного оратора,
который может говорить часами, Мендоса стал, не жалея весьма заезженных
эпитетов, перечислять исключительные достоинства покойного. Мало того. По
своей неисправимой глупости Мендоса не нашел ничего лучше, как критиковать и
даже клеймить своих политических противников. Не прошло и трех минут, как
разразился скандал, причем скандал с самыми неожиданными последствиями.
- Мы вправе задаться вопросом, - распинался он, с важным видом глядя по
сторонам. - Мы вправе задаться вопросом: могут ли подобными добродетелями
обладать те из нас, кто по безрассудству отказался от веры своих отцов?
Когда среди нас появляются безбожники, когда эти безбожники пробиваются в
вожди, чтобы не сказать - в диктаторы, мы воочию убеждаемся, что их
постыдная философия приводит к преступлениям сродни этому. И если мы спросим
себя, кто же истинный убийца этого святого человека, то ответ
напрашивается...
В этот момент в глазах полукровки и авантюриста Альвареса вспыхнул
свирепый африканский огонек. В конечном счете, подумалось Рейсу, этот
человек - дикарь, собой он не владеет, а все его искрометные теории отдают
шаманством. Как бы то ни было, Мендоса так и не смог закончить свою мысль,
ибо Альварес во всю мощь своих необъятных легких стал кричать на старика и
перекричал его.
- И вы еще спрашиваете, кто его убил?! - гремел он. - Ваш Бог убил его!
Его убил его собственный Бог! Вы же сами говорите, что Он убивает всех своих
самых верных и глупых слуг так же, как Его. - И он в ярости ткнул пальцем,
но не в сторону гроба, а в сторону распятия. Затем, несколько умерив свой
пыл, он не без раздражения, но уже спокойнее продолжал: - Не я, а вы в это
верите. Не лучше ли вообще не верить в Бога, чем терпеть от него лишения?
Я, со своей стороны, не боюсь во всеуслышание заявить, что никакого
Бога нет. Во всей этой слепой и бессмысленной Вселенной нет силы, что
услышит вашу молитву и воскресит вашего друга. Вы можете сколько угодно
просить небеса, чтобы они вернули его к жизни, - он не воскреснет. Я могу
сколько угодно требовать от небес, чтобы они вернули его к жизни, - он все
равно не воскреснет. Итак, я бросаю Богу вызов: пусть Тот, Кого нет, оживит
усопшего!
Наступила гнетущая тишина - слова демагога возымели свое действие.
- Как же мы сразу не догадались, что таким, как вы... - хриплым,
клокочущим от ярости голосом начал было Мендоса.
Но тут его вновь перебили, на этот раз - крикливый, высокий голос с
американским акцентом.
- Смотрите! Смотрите! - завопил газетчик Снейт. - Чудо! Клянусь, я