"Гилберт Кит Честертон. Мудрость отца Брауна (рассказы) ("О Брауне") " - читать интересную книгу автора

своя версия: тот, "другой" (кем бы он ни был), выходит по ночам из сундука,
который днем заперт. Как видите, за дверью скрыты чудеса и чудища, достойные
"Тысячи и одной ночи". А маленький жилец в приличном пиджаке точен и
безвреден, как часы. Он аккуратно платит, он не пьет, он терпелив и кроток с
детьми и может развлекать их без конца, а главное, он пленил старшую, и она
готова хоть сейчас за него замуж.
Люди, преданные важной теории, любят применять ее к пустякам.
Знаменитый ученый не без гордости снизошел к простодушию священника.
Усевшись поудобнее, он начал рассеянным тоном лектора:
- В любом, даже ничтожном, случае следует учитывать законы природы. Тот
или иной цветок может к зиме и не увянуть, но цветы вянут. Та или иная
песчинка может устоять перед прибоем, но прибой - есть. Для ученого
история - цепь сменяющих друг друга миграций. Людские потоки приходят,
затем - исчезают, как исчезают осенью мухи или птицы. Основа истории - раса.
Она порождает и веры, и споры, и законы. Один из лучших примеров тому -
дикая, исчезающая раса, которую мы зовем кельтской. К ней принадлежат ваши
Макнэбы. Кельты малорослы, смуглы, ленивы и мечтательны; они легко принимают
любое суеверие - скажем (простите, конечно), то, которому учит ваша церковь.
Надо ли удивляться, если такие люди, убаюканные шумом моря и звуками органа
(простите!), объяснят фантастическим образом самые обычные вещи? Круг ваших
забот ограничен, и вам видна только эта конкретная хозяйка, перепуганная
выдумкой о двух голосах и выходце из моря. Человек же науки видит целый клан
таких хозяек, одинаковых, словно птицы одной стаи. Он видит, как тысячи
старух в тысячах домов вливают ложку кельтской горечи в чайную чашку
соседки. Он видит...
Тут за дверью снова раздался голос, на сей раз - нетерпеливый. По
коридору, свистя юбкой, кто-то пробежал, и в кабинет ворвалась девушка.
Одета она была хорошо, но не совсем аккуратно. Ее светлые волосы
развевались, а лицо ее назвали бы прелестным, если бы скулы, как у многих
шотландцев, не были шире и ярче, чем следует.
- Простите, что помешала! - воскликнула она так резко, словно
приказывала, а не просила прощения. - Я за отцом Брауном. Дело страшное.
- Что случилось, Мэгги? - спросил священник, неуклюже поднимаясь.
- Кажется, Джеймса убили, - ответила она, переводя дух. - Этот Кан
опять приходил. Я слышала через дверь два голоса. У Джеймса голос низкий, а
у этого - тонкий, злой...
- Кан? - повторил священник в некотором замешательстве.
- Его так зовут! - нетерпеливо крикнула Мэгги. - Я слышала, они
ругались. Из-за денег, наверное. Джеймс говорил все время: "Так... так...
мистер Кан... нет, мистер Кан... два, три, мистер Кан". Ах, что мы болтаем!
Идите скорее, еще можно успеть!
- Куда именно? - спросил ученый, с интересом глядевший на гостью. -
Почему денежные дела мистера Кана требуют такой срочности?
- Я хотела выломать дверь, - сказала девушка, - и не смогла. Тогда я
побежала во двор и влезла на подоконник. В комнате было совершенно темно,
вроде бы пусто, но, честное слово, в углу лежал Джеймс. Его отравили,
задушили...
- Это очень серьезно, - сказал священник и встал, не без труда собрав
непокорные вещи. - Я сейчас говорил о вашем деле доктору, и его точка
зрения...