"Гилберт Кийт Честертон. Парадоксы мистера Понда" - читать интересную книгу автора

сделал предложение Джоан Варни.
- Да, - согласился Понд, - мне кажется, я понимаю.
- Я уверен, что понимаете, - сказал Гэхеген. - И все же я попытаюсь
вам объяснить. Знаете ли вы, что смерть бедняги Питт-Палмера была еще не
самым страшным? Это дошло до меня позднее, когда я был уже в полумиле от
проклятого дома. Я понял, почему меня пригласили на обед.
Он замолчал и, стоя спиной к Понду, долго смотрел, как за окном
бушевала непогода. Должно быть, это зрелище изменило ход его мыслей, ибо,
когда он заговорил снова, казалось, что он говорит о другом; на самом же
деле речь шла о том же.
- Я ведь не рассказал вам, как мы пили перед обедом коктейли в саду у
леди Кроум. Не рассказал, потому что чувствовал: пока вы не знаете
развязки, вы не поймете. Это звучало бы как пустая болтовня о погоде.
Погода была плохая, как и сегодня, только ветер дул еще сильнее; а теперь,
кажется, буря прошла. И в воздухе в тот день что-то нависло. Конечно, это
было просто совпадение, но иногда погода помогает человеку острее
почувствовать свое душевное состояние. Небо над садом было странное,
зловещее, предгрозовое; последние лучи солнца, как молнии, прорезали его.
Дом с колоннами, еще освещенный тусклым светом, белел на фоне тяжелой
тучи, то ярко-синей, словно индиго, то фиолетовой, как чернила. И, помню, я
даже вздрогнул: вдруг мне как-то по-ребячески представилось, что
Питт-Палмер - белая мраморная статуя, неотъемлемая часть дома. Других
предзнаменований было немного - никто не сказал бы, что леди Кроум похожа
на статую. Когда она проходила по саду, казалось, горделиво пролетает
райская птица. И все же, хотите - верьте, хотите - нет, с самого начала я
чувствовал себя плохо, и физически, и духовно, особенно - духовно. Когда мы
вошли в дом и портьеры столовой отрезали нас от внешнего мира, где бушевала
буря, на душе у меня стало еще тяжелее. Портьеры были старомодные,
темно-красные, с золотыми кистями, и мне показалось, что все здесь
пропитано одноцветной, темной жидкостью. О разъяренном человеке говорят,
что у него все красно перед глазами. А для меня все стало темно-красным.
Это довольно точно передает мое ощущение, ибо сначала было только
ощущение, я ни о чем не догадывался.
Затем у меня на глазах случилось то, страшное. Я вижу темно-красное
вино в графинах и тусклый свет затененных ламп. Мне казалось, что я исчез,
растворился; я почти не ощущал самого себя. Конечно, всем нам пришлось
отвечать на вопросы следователя. Но я не хочу сейчас говорить об этой
официальной возне, такой чудовищной рядом с трагедией. Времени на это ушло
немного, ведь самоубийство было очевидно; и гости двинулись в ночное
ненастье. Когда они шли через сад, мне почудилось, что это другие люди, что
их очертания изменились. После той страшной смерти, в духоте ночи, в
удушливом, грязном тумане ненависти, я видел их не так, как раньше; может
быть, мне открылась их подлинная сущность. Они уже не казались мне разными;
напротив, была в них преувеличенная, зловещая близость - как будто они
составляли какое-то отвратительное тайное общество. Конечно, это была
просто болезненная иллюзия, они сильно отличались друг от друга, но в
чем-то они были очень похожи.
Польский дипломат нравился мне больше других. Он был остроумен и
прекрасно воспитан. Но я знал, что он имел в виду, когда так учтиво
отказался от папской тиары, требующей обета безбрачия. Кроум тоже знал и