"Гилберт Кийт Честертон. Умеренный убийца ("Четыре праведных преступника" #2)" - читать интересную книгу автора

Восточного Египта. А на другой вечер, как смерч в пустыне, пронеслась весть,
что виконт Толбойз, губернатор Полибии, убит подле своей резиденции, у самой
последней оливы на углу стены.

3. Человек, который не умел ненавидеть

Удалясь от общества в саду, Том с учителем тотчас распрощались до
завтра, потому что первый жил в резиденции, а второй квартировал в домишке
выше на горе, среди высоких деревьев. Наставник с глазу на глаз сказал
ученику то, что все с возмущением ждали услышать от него прилюдно; он
побранил мальчишку за дурацкую шалость.
- Ну и пусть. Все равно я его терпеть не могу, - буркнул Том. - Прямо
убил бы. Нос свой длинный высунул и рад.
- Ну куда же ему его еще девать? - сказал мягко мистер Хьюм. - Впрочем,
когда-то произошла одна история с человеком, во что-то такое сунувшим свой
нос.
- Да? - вскинулся Том со свойственной юности склонностью к буквализму.
- Или завтра произойдет, - ответил учитель, уже карабкаясь по крутому
склону в свое прибежище.
Сторожку, выстроенную в основном из бамбука и досок, обегала галерейка,
откуда отчетливо, как на географической карте, открывался обширный вид:
серые и зеленые квадраты губернаторского дома и сада, тропа прямо под низкой
садовой стеной, параллельная ряду дач, одинокая смоковница, в одной точке
пересекающая линию олив, как разрушенная аркада, потом еще один пробел и
потом угол стены, за которой раскинулись темные склоны пустыни, тронутые
зеленью там, где их успели покрыть дерном в порядке общественных работ или
вследствие реформаторских усилий заместителя губернатора по части воинской
реорганизации. Все это вместе висело, как огромное расцвеченное облако, в
отблесках восточного заката; потом завернулось в лиловый сумрак, и над
головой у него выступили звезды, и показались ближе, чем то, что было на
земле.
Он еще постоял на галерейке, оглядывая меркнущий простор, и скучные
черты его опечатала тревога. Потом он ушел в комнату, где они весь день
трудились с учеником, вернее, трудился он, вколачивая в юную голову идею о
необходимости трудиться. Комната была голая, и пустоту ее нарушало всего
несколько случайных предметов. На немногих книжных полках красовались стихи
Эдварда Лира в ярких обложках и неказистые потрепанные томики отборных
французских и латинских поэтов. Трубки, вкривь и вкось рассованные по
подставке, неопровержимо свидетельствовали о холостяцкой жизни владельца;
удочки и старая двустволка сиротливо пылились в углу; ибо давно уже этот
человек, далекий от спортивных доблестей, не предавался двум своим хобби,
избранным им из-за того, что они требуют уединения. Но, пожалуй, самое
странное впечатление производили письменный стол и пол, заваленные
диаграммами, причем такими, что любой геометр ужасно бы удивился, потому что
к фигурам были пририсованы глупейшие физиономии и ножки, какие пририсовывает
школьник к квадратам и кругам на грифельной доске. Но вычерчены диаграммы
были с большим тщанием; чертивший явно имел точный глаз, и все, что зависело
от этого органа, беспрекословно ему подчинялось.
Джон Хьюм сел к столу и стал вычерчивать новую диаграмму. Потом он
раскурил трубку и принялся оглядывать уже прежде вычерченные, не отрываясь,