"Гилберт Кийт Честертон. Песня летучей рыбы ("о Брауне") " - читать интересную книгу автора

великолепного венецианского стекла; по тонкому этому стеклу был наведен
легкий радужный флер, и под ним, среди разноцветных теней, висели
неестественно большие рыбы из золота, с крупными рубинами вместо глаз.
Все это сооружение, несомненно, было очень дорогим, особенно если
учесть безумие, которому подвержены коллекционеры. Даже новый секретарь
мистера Смарта Фрэнсис Бойл, хотя и был ирландцем, к тому же не наделенным
особой осмотрительностью, и тот не без удивления слушал, как беспечно
разглагольствует его патрон о своих драгоценностях перед едва знакомыми
людьми, которых в эти места, как праздных бродяг, привел случай, - ведь
коллекционеры обыкновенно осторожны и даже скрытны. Входя в курс своих новых
обязанностей, мистер Бойл убедился, что и у других это вызывало сходные
чувства - от легкого удивления до решительного неодобрения.
- Удивляюсь, что ему еще не перерезали горло, - сказал камердинер
мистера Смарта с затаенной иронией, точно хотел на самом деле сказать:
"Огорчаюсь" (разумеется, в переносном смысле).
- Удивляюсь, как он не бережет свое добро, - сказал главный конторщик
мистера Смарта, который оставил дела в конторе, чтобы помочь новому
секретарю. - Он ведь и ветхого засова не побеспокоится задвинуть на своих
ветхих дверях.
- Я вообще удивляюсь, - сказала домоправительница мистера Смарта с той
категоричностью и с той туманностью, которыми бывали отмечены ее суждения. -
Ну ладно еще отец Браун или там доктор, но когда он говорит с иностранцами,
это, я считаю, значит испытывать судьбу. Дело не только в виконте; тот, из
банка, тоже слишком уж желтый для англичанина.
- Ну, Хартопп-то англичанин, - благодушно ответил Бойл, - настолько
англичанин, что и слова о себе не скажет.
- Значит, много о себе думает, - заявила домоправительница. - Может, он
и не иностранец, только он не такой уж дурак. Я считаю, чужаком кажется -
чужаком и окажется, - многозначительно прибавила она.
Ее неодобрение, несомненно, усугубилось бы, если бы она слышала
разговор в гостиной в тот же день, под вечер, - разговор, в котором речь шла
о золотых рыбках, а ненавистный ей иностранец занимал чуть ли не центральное
место.
Он не так уж много и говорил, но даже молчание у него было каким-то
значительным. Восседал он на ворохе подушек, и в сгущавшихся сумерках его
широкое монгольское лицо распространяло, подобно луне, неяркое сияние. Его
азиатские черты становились еще заметнее в этой комнате, похожей на склад
раритетов, где в хаосе прихотливых линий и огненных красок глаз различал
бесчисленные сабли и кинжалы, музыкальные инструменты, иллюминированные
манускрипты. Как бы там ни было, а Бойлу чем дальше, тем больше казалось,
что фигура на подушках, черная в полумраке, напоминает огромное изображение
Будды.
Беседа шла на довольно общие темы, так как в ней участвовало все
маленькое местное общество. Собственно говоря, его члены уже привыкли
собираться по очереди то у одного, то у другого, и к этому времени они
образовали как бы клуб, состоящий из обитателей четырех или пяти домов
вокруг зеленой лужайки. Из них самым старинным, большим и живописным был дом
Перегрина Смарта; он почти целиком занимал одну из сторон квадрата, и рядом
помещалась только маленькая вилла, где жил отставной полковник по фамилии
Варни, как говорили - инвалид, который никогда и никуда не выходил. Под