"Ф.Чешко. В самое-самое небо" - читать интересную книгу автора

дрогнула - чуть-чуть, почти незаметно. Или это примерещилось? А вот сейчас -
тоже мерещится? А теперь? А что просвет между ветвями (совсем близко, на
самом уже обрезе кустарника) сделался вдруг серовато-бурым - это тоже лишь
кажется?!
"Вопреки распространенному убежденью, серым волк бывает лишь зимою.
Летом же мех его приобретает окраску, близкую к цвету лесной подстилки и
выгоревшей на солнце травы - дабы, значит, облегчить скрадывание".
Что же делать? Бежать? Поди, только того и ждет, чтоб спиной к нему.
Вмиг догонит, и... и...
- Вы куда глядите? Там кто?
Девчушкин голос - не испуганный, не настороженный даже, а так и
сочащийся любопытством, - вытряхнул меня из оцепенения.
И тогда...
Богом, чертом, чем угодно клянусь: я не хотел, не задумывал ничего
подобного! Они сами вырвались, те непростительные слова - как будто чья-то
чужая воля внезапно зашевелила моими губами и языком.
Чужая? Если бы так! Собственная моя трусость в одно мгновение выдумала
и нашептала то, что я лишь повторил вслух:
- Это не твой ли Рыжик шмыгнул только что в кусты? Вон, с краю -
видишь? Скорей, а то снова улепетнет!
- Рыжик! - От счастья девочкины глаза вспыхнули-заискрились почти
нестерпимой синевой. - Рыженька! Стой, глупыш!
Она едва не сшибла меня, кубарем кинувшись вниз.
Я тоже кинулся - в противоположную сторону. С холма как на крыльях
слетел и опрометью - через луг, к тополям. Даже не сообразил разжать пятерню
и бросить проклятый бидон (с тех пор не то что есть - смотреть на мед не
могу). Зато старался топать как можно громче, дышать понадсаднее - чтоб не
услышать того, чем должны были оборваться радостные девочкины взвизги.
Я не помню, как добежал до "имения", что мне говорила изволновавшаяся
Марь-ванна. Наверняка любые ее причитания да угрозы да были сущей ерундой в
сравнении с той взбучкой, которую, воротясь да узнав про сыново путешествие,
учинил мне папа. Впрочем, итог взбучечный - "марш спать без ужина: на
голодный желудок лучше думается о своем поведении!" - воспринялся как
величайшая милость. Уйти от всех, забиться с головою под одеяло и... нет, не
заснуть, конечно. Но и не думать. Ни о чем. Совсем ни о чем.
Страшное началось поздним вечером.
На дворе стало шумно, кто-то стучался в двери, неразборчиво говорил с
Марь-ванной, с Максимом Карповичем... Потом ко мне вошел отец.
- У соседей пропала девочка. Ты днем никого не встречал?
Наверное, я слишком поторопился сказать "нет". Отец вышел, ни слова
больше не проронив, но в дверях обернулся и... Я только еще однажды ловил на
себе такой его взгляд. Следующим утром, когда он бросил передо мной на пол
мою шляпу. Я, верно, потерял ее, когда отмахивался от "невидимой пчелы".
Вот и все. Отец никогда не заговаривал со мною об этом, и никто не
заговаривал, и никто не рассказал, что они нашли там, под бугром, в кустах.
А я не спрашивал - мне хватило этого взгляда и молчания.
Он был очень выдержанным и деликатным человеком, мой отец; через
день-два он уже держался со мною, как ни в чем не бывало.
А много позднее я подслушал его разговор с мамой.
- Я надеялся, он сам мне расскажет. А он так ничего и...