"Федор Чешко. Лихой хмель (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

все понятно, причина найдена, меры приняты, и этому, нынешнему, отобранному
из полутора тысяч и успешно выдержавшему какие-то там спецсуперпроверки, уже
будто бы ничего не грозит. Дай бог... Тут я украдкой зыркнул на ногти левой
руки, украдкой же поскреб ими скамейку и трижды по трижды сплюнул через
левый погон, маскируя это под приступ кашля. Принял, стало быть, меры.
Остается надеяться, что меры, принятые эскулапами, не из того же
ассортимента.
Некоторое время мы просидели молча. Одуряюще пахла разогретая солнцем
сирень, ветерок безнадежно трепыхался в глянцевой жесткой листве столетних
кустов, раскормленный идиот Семен Михайлович на полусогнутых крался к
купающимся в пыли воробьям...
А кандидат в "первопроходцы истории", вопреки уставу, позволил себе
забыть о существовании начальства (то бишь меня). Он опять скукожился над
своей записнушкой, раздумчиво потянулся пальцами к клавиатуре, да так и
закляк в нерешительности. Не поворачивая головы, только скосившись до
отчетливого хруста в глазницах, я сумел разобрать там у него на индикаторе:
"...И слушать, как прямой клинок... поет на молодецком взмахе...". А дальше
уже просто откровенный маразм: "Пинок-венок-кивок-силок..." Рифму ищет. В
такой день. Детский сад...
Тут он спохватился. Воровато глянул на меня (я, конечно же,
превнимательно следил за эволюциями Семен-Михалыча), ткнул-таки пальцем в
клавиатуру, и тетрадочный индикатор угас. Только как-то не подумалось мне,
будто сие угасание является следствием уделитивания недорифмованного
бредоподобия. Ну и хрен с ним.
И вдруг я сам себя удивил вопросом:
- Слушай, а почему ты согласился пойти в испытатели?
Ну вот ей-богу, не собирался я у него это спрашивать, потому что
убивать время было совершенно некогда и мне, и, вообще-то, ему тоже, а
вероятность получения честного ответа равнялась квадратному корню из минус
единицы. Собираться-то я не собирался, но вот спросил (наверное, слишком уж
думалось мне об этом) и, разумеется, ответ получил вполне предсказуемый.
Номер первый титаническим усилием превозмог вполне естественное желание
послать господина полковника туда... верней, на то, на что следовало бы
послать за столь топорную попытку влезть в душу. Превозмог, значит, и завел
скучный монолог про "никогда бы себе не простил, если б упустил шанс
оказаться у самых истоков ТАКОГО дела".
Я изображал, будто слушаю и сопереживаю, а сам от нечего делать
продолжал любоваться охотничьим пылом Семена Михайловича. Этот до мозолей
заглаженный самоходный диванный валик уже подобрался к воробьям метра на
четыре, и, от возбуждения неприлично вихляя хвостом, готовился кидаться в
атаку. Тут, правда, в реабилитационном корпусе включили вижн, вдоль аллеи
хлестнуло характерным ревом заходящих на штурмовку "самумов", грохотом
рвущихся "землероек", и воробьи в панике брызнули прочь. Семен Михайлович
проводил их разочарованным взглядом, кажется, даже вздохнул горестно. А зря.
Голову наотрез даю: если этот мямля когда-нибудь сумеет-таки сцепиться с
воробьем, тот ему наверняка вломит.
Увы, глядя на чуть не плачущего кота, я невольно фыркнул, и объект
номер один, естественно, принял это мое ехидное фырканье на свой счет. Он
словно бы поперхнулся недоговоренным, закраснелся, как барышня, и вдруг
ляпнул: