"Юрий Михайлович Чернов. Судьба высокая 'Авроры' " - читать интересную книгу автора

священника. У отца Анастасия оторвало руку. Его тяжело контузило. Судовой
врач не отходил от батюшки, мучительно стонавшего, временами выкрикивавшего:
"За что? За что?"
Комендор Григорий Шатило отделался легким ранением. За восемь месяцев
до Цусимского боя на палубе "Авроры" появился забинтованный, припадающий на
ногу матрос.
Круги от затопленных рыбачьих судов разошлись по всему миру.
Сенсационные заголовки заполнили первые полосы газет. Эскадра Рожественского
приковала к себе внимание во многих странах мира.
Для расследования "гулльского инцидента" образовали международную
комиссию. Версию о том, что за рыбачьими посудинами прятались японские
миноносцы, подкрепить чем-либо не удалось. Даже адмирал Дубасов,
представитель России в международной комиссии, в докладе правительству
признался:
"В присутствие миноносцев я сам в конце концов потерял всякую веру, а
отстаивать эту версию при таких условиях было, разумеется, невозможно.
Необходимо было ограничиться тезисом, что суда, принятые русскими офицерами
за миноносцы, занимали относительно эскадры такое положение, [17] что ввиду
совокупности обстоятельств, заставивших вице-адмирала Рожественского ожидать
в эту ночь нападения, суда эти нельзя было не признать подозрительными и не
принять решительных мер против их нападения".
Мысль выражена не очень убедительно, но что делать? Гулльские рыбаки
определили свои убытки на сумму 65 тысяч фунтов стерлингов (600 тысяч
золотых рублей). Сумму эту Россия незамедлительно выплатила...
Эскадра продолжала поход. Ничего как будто не изменилось, правда, по
курсу русских кораблей появились дымки тяжелых крейсеров владычицы морей -
Великобритании.
Погода щадила эскадру. Даже Бискайский залив не показывал свой крутой и
жестокий норов. Море бугрилось невысокими волнами, приветливо синело небо.
Неприветливыми оказались испанцы. В порту Виго, ссылаясь на нейтралитет, они
не разрешили кораблям загрузиться углем. После дипломатической перепалки
конфликт кое-как уладили, и с чувством облегчения покинули испанскую гавань.
У Егорьева в каюте появился ворох иностранных газет. Казалось, что,
кроме "гулльского инцидента", человечество ничего не интересует. Особенно
злобно чернили эскадру англичане. В сообщениях было много сенсационного,
правда и домыслы нелепо переплелись. И Егорьев, хотя ни в какой мере не был
виновником гулльского побоища, испытывал если не угрызения совести, то
разъедающую досаду. Его офицерская честь, честь русского моряка была
уязвлена.
В кают-компании лейтенант Дорн, дотошный артиллерист, склонный, как
казалось Егорьеву, к подковыркам, бросил фразу:
- Начало, нечего сказать, многообещающее! А кое-кто сомневался, что
мы - сила!
Старший офицер крейсера капитан II ранга Аркадий Константинович
Небольсин осуждающе-строго посмотрел на Дорна. Реплику никто не поддержал,
наступило неловкое молчание, словно не к месту вспомнили что-то неприятное,
о чем вслух говорить не полагается.
Егорьев, перед самым походом принявший крейсер, присматривался к людям.
Конечно, экипаж большой, без малого шестьсот душ, враз не изучишь, но у
командира было незыблемое правило: знать каждого. Он легко и быстро