"Николай Черкашин. Белые манжеты " - читать интересную книгу автора

прохожих, ничем не отличалось от квартала таких же громоздких и осанистых
домов. Но Дима сразу же выделил его и запомнил на всю жизнь. Ему захотелось
отыскать ее окна, ее подъезд, и он словно во сне, не вошел - вплыл во двор,
обогнул батарею мусорных ящиков, стоянку "Жигулей", пересек собачью
площадку, детский городок и наконец уткнулся в кирпичное крыльцо заветного
подъезда. Теперь он уже знал, что не уйдет отсюда, пока не поднимется на ее
этаж, не увидит ее дверь. И он вошел в подъезд, словно в кратер вот-вот
взорвущегося вулкана. Все жильцы, которые попадались навстречу, дети и даже
кошки казались ему существами совершенно особенными только потому, что жили
под одной крышей с ней.
Ноги сами собой подняли его на третий этаж, и Дима замер перед пухлой
чернокожей дверью с блестящей табличкой "Н. И. Черкасов". "Отец", -
догадался он, прочтя незнакомые инициалы. Коленки сделались на удивление
слабыми и все норовили подогнуться, так что хотелось сжать их руками. Черная
дверь могла распахнуться в любую секунду, и на пороге появится - страшно
подумать - Ксения.
Уличив себя в необъяснимом и постыдном страхе, юноша придумал себе
достойное испытание. Он подошел к двери и, леденея от ужаса, нажал белую
клавишу звонка: "Динь-бом"!
Робкая надежда - дома никого нет - тут же улетучилась при звуке легких
шагов. Сердце оборвалось и завертелось волчком; в дверном проеме стояла
Ксения.
- Ты? - удивилась она.
- Я, - сокрушенно подтвердил Голицын.
- Ну... проходи... - неуверенно пригласила девушка.
До сих пор Дима видел ее только в черно-коричневом школьном платье. И
если бы она стояла сейчас в этом же строгом наряде, он никогда бы не решился
перешагнуть порог. Но ничего страшного, уничтожительного, рокового при таком
халатике, при смешных соломенных тапочках произойти не могло, и Дима вступил
в святая святых - в дом Ксении Черкасовой. В памяти остались только
неимоверно просторная прихожая, очень высокие стены, книжные шкафы,
напольная ваза, на которую Дима чуть не наткнулся, и зеленый фаянсовый
лягушонок, приткнувшийся возле телефона на фаянсовом же листке. Точно такая
же пепельница стояла и у Голицыных на серванте. Диме показалось, что
лягушонок подмигнул ему по-свойски, и сразу на душе полегчало: здесь, в этом
чужом и почти враждебном доме, у него был маленький союзник. Ксения провела
его на кухню, налила чаю, возник нелепый натужный разговор о последней
контрольной по тригонометрии, о билетах к выпускным экзаменам...
Поблагодарив за чай, Голицын попросил совершенно ненужные ему таблицы
Брадиса и благополучно удалился.
Никто из класса так и не узнал об этом странном визите.
На выпускном вечере, когда вдруг до слез остро ощутилось, что такой
слитный и уютный десятый "А" вот-вот должен рассыпаться и рассеяться в
жутковато просторном мире, Дима отозвал Ксению за кулисы актового зала и
объяснился в любви самым нелепым, самым старомодным образом. Он знал
наверняка, что рассчитывать не на что, что обречен, никогда ее губы не
скажут "да". Он знал, что его ждет полный крах, и все же решился сказать,
выдохнуть из себя роковые три слова, и решимость эта, отчаянная и мужская,
была единственным ему утешением...
Девушка в кремовом платье не рассердилась и не рассмеялась. Она с