"Андрей Чернецов, Владимир Лещенко. Девичьи игрушки " - читать интересную книгу автора

обижает. Даром что профессор и академик, а нужду молодых знает. Сам через
это прошел. Поддерживает своего помощника, чем может.
Сходить к нему, что ли? Нет, совестно. Уже дважды за сей месяц
наведывался к благодетелю.
Но пять дней! Этак и с голодухи окочуриться можно.
Гос-споди! Как же затылок-то ломит! Ударил бы кто кулаком, право.
Прочистил мозги грешнику.
Пять ден! Но потом рай-житье. Шутка ли - двадцать семь, а то и все
тридцать рубликов!
Год на год не припадало. Поначалу, двенадцать годков тому, когда в
отцовский дом принесли клетку с ученым вороном, на его содержание было
положено двадцать рублей в год. Так решил покойный граф Яков Вилимович Брюс,
с которым поэт, будучи четырех лет от роду, случайно познакомился в церкви,
где правил службу его батюшка. (Царствие небесное им обоим.) Но уже на
следующий год прислано было двадцать с полтиной. Отец Семен еще удивился.
Вот ведь как - жизнь вздорожала, и денег стало больше. Словно кто-то
прикинул убыль. Так и пошло. Двадцать два, двадцать три с гривенником,
двадцать четыре с четвертачком. А то снова двадцать три.
Последние две выплаты, ровно с начала войны с пруссаками, были особенно
щедрыми: двадцать семь и двадцать восемь рублев!
- Кормилец ты мой! - умиленно взирал на Прохора поэт.
Ворон скромно отмалчивался. Что есть, то есть. Но обычно в молчанку не
играл, так и сыпля чеканными фразами. Все больше латинскими, к которым его
приохотил еще приснопамятный отец Семен. Но особенно любила вражья птица
распевать похабные песенки сочинения своего молодого и непутевого хозяина.
Ох, и пакостник!
Как-то поэт решил похвастаться питомцем самому профессору Ломоносову.
Приволок клетку с Прохором в дом Михаилы Василича. Отобедали, чем Бог
послал. Перешли в гостиную.
- Нуте-с, - ласково прищурился на Прохора академик. - Чем порадуешь
старика?
- Федра, Августова отпущенника баснь "Волк и Ягненок"! - торжественно
возгласил гость, протягивая руку к клетке.
Прохор отрицательно покачал головой.
- Никак, не желает латынских виршей сказывать? - подмигнул профессор
дочери.
Лизавета Михайловна тихонько прыснула, глядючи, как раздосадованный
поэт выделывает коленца вокруг непокорного ворона.
- Давай, ну, давай же! - шипел он. И даже пригрозил: - Котам скормлю!
Такого несуразного поведения Прохор от хозяина не ожидал. Не заслужил,
можно сказать.
Посмотрел искоса на поэта желтым глазом. Набрал в грудь побольше
воздуха.
Да и выдал:

О! Общая людей отр-рада,
П...а, веселостей всех мать!
Начало жизни и пр-рохлада,
Тебя хочу я пр-рославлять!