"Джеймс Х.Чейз. Роковая женщина" - читать интересную книгу автора

только гадать: где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Сидней нравился
всем, поражая теплотой и ошеломляющей сердечностью. Он обладал блестящими
художественными способностями и имел особый дар создавать причудливые
ювелирные украшения. Его партнер Том Льюис занимался финансовой стороной
дела. Льюис не мог отличить бриллиант от горного хрусталя, но он знал, как
приумножить доллары. Его и Сиднея считали богачами, а прослыть богачом в
Парадиз-Сити - значит попасть в категорию чертовски состоятельных людей.
В то время как Льюис, пятидесятилетний, дородный и с шиком, которому
позавидовал бы даже бульдог, пребывал за сценой, Сидней порхал по
демонстрационному залу, если только не занимался в этот момент у себя в
кабинете какой-нибудь новинкой. Большинство старых клуш я предоставлял
ему. Они его обожали, но богатые молодые дамочки, состоятельные
бизнесмены, подыскивавшие необычный подарок, и те, кто получил в
наследство бабушкины драгоценности и хотел вставить камни в новую оправу
или оценить их, шли ко мне. Гомосексуалисты - странные твари, но я с ними
лажу. Я убедился, что очень часто у них находишь больше таланта, больше
доброты, больше верности, чем у обычных "настоящих мужчин", с которыми
сталкиваешься в нашем изобильном Сити. Конечно, у монеты есть и оборотная
сторона, которая бывает отталкивающей: их ревность, их вспыльчивый нрав,
их язвительность и зловредность, которой позавидует любая женщина. Сидней
обладал всеми достоинствами и недостатками среднего гомо. Мне он нравился,
и мы отлично ладили.
С расплывшейся от слез косметикой, с глазами, как озера отчаянья,
Сидней дрожащим голосом сообщил мне новости. Джуди умерла на операционном
столе. Мне, по его словам, повезло: сотрясение мозга и сильно рассеченный
лоб. Через неделю я буду ходить как часы. Именно так он выразился: "ходить
как часы". Такая у него была манера говорить. Он учился в английской
частной школе, пока его не вышибли за попытку соблазнить учителя
физкультуры. Я не мешал ему рыдать надо мной, но сам слез не проливал.
Когда я полюбил Джуди и думал прожить с ней до скончания века, где-то в
глубине души зародилось чувство, что наше счастье хрупко, как яичная
скорлупа. Я знал, насколько оно хрупко: всерьез рассчитывать на длительное
счастье в том мире, в котором мы живем, вряд ли имеет смысл. Но я думал и
надеялся, что наша скорлупа уцелеет в течение некоторого времени. Когда
Сидней сказал, что Джуди умерла, я почувствовал, как скорлупа треснула, и
мой красочный мир стал черно-белым.
Через три дня я встал на ноги, но стал совершенно другим. Похороны
были тяжелыми. Явились все члены Загородного клуба, из Нью-Йорка прилетели
мать и отец Джуди. Я плохо их запомнил, но они показались мне хорошими
людьми. Мать Джуди сильно напоминала дочь, что очень расстроило меня. Я
вернулся домой с облегчением. Сидней не отходил от меня. Я молил Бога,
чтобы он ушел и оставил меня в покое. Но он сидел и сидел, и, пожалуй,
если вспомнить, то его присутствие пошло мне на пользу. Наконец около
десяти он встал, сообщив мне, что пойдет домой.
- Возьми месяц отпуска, Ларри, - сказал он. - Играй в гольф. Съезди
куда-нибудь. Приди в себя. Ее ничем не заменить, но тебе жить дальше, так
что поезжай, а когда вернешься, работай как проклятый.
- Я вернусь завтра и буду работать как проклятый, - заявил я в ответ,
- спасибо за все.
- Никаких завтра! - Он даже топнул ногой. - Я хочу, чтобы ты отдыхал