"Антон Павлович Чехов. Кошмар" - читать интересную книгу автора

- Потом-с, я еще в консисторию за место свое не всё еще выплатил. За
место с меня двести рублей положили, чтоб я по десяти в месяц
выплачивал... Судите же теперь, что остается? А ведь, кроме того, я должен
выдавать отцу Авраамию, по крайней мере, хоть по три рубля в месяц!
- Какому отцу Авраамию?
- Отцу Авраамию, что до меня в Синькове священником был. Его лишили
места за... слабость, а ведь он в Синькове и теперь живет! Куда ему
деваться? Кто его кормить станет? Хоть он и стар, но ведь ему и угол, и
хлеба, и одежду надо! Не могу я допустить, чтоб он, при своем сане, пошел
милостыню просить! Мне ведь грех будет, ежели что! Мне грех! Он... всем
задолжал, а ведь мне грех, что я за него не плачу.
Отец Яков рванулся с места и, безумно глядя на пол, зашагал из угла в
угол.
- Боже мой! Боже мой! - забормотал он, то поднимая руки, то опуская. -
Спаси нас, господи, и помилуй! И зачем было такой сан на себя принимать,
ежели ты маловер и сил у тебя нет? Нет конца моему отчаянию! Спаси, царица
небесная.
- Успокойтесь, батюшка! - сказал Кунин.
- Замучил голод, Павел Михайлович! - продолжал отец Яков. - Извините
великодушно, но нет уже сил моих... Я знаю, попроси я, поклонись, и всякий
поможет, но... не могу! Совестно мне! Как я стану у мужиков просить? Вы
служите тут и сами видите... Какая рука подымется просить у нищего? А
просить у кого побогаче, у помещиков, не могу! Гордость! Совестно!
Отец Яков махнул рукой и нервно зачесал обеими руками голову.
- Совестно! Боже, как совестно! Не могу, гордец, чтоб люди мою бедность
видели! Когда вы меня посетили, то ведь чаю вовсе не было, Павел
Михайлович! Ни соринки его не было, а ведь открыться перед вами гордость
помешала! Стыжусь своей одежды, вот этих латок... риз своих стыжусь,
голода... А прилична ли гордость священнику?
Отец Яков остановился посреди кабинета и, словно не замечая присутствия
Кунина, стал рассуждать с самим собой.
- Ну, положим, я снесу и голод, и срам, но ведь у меня, господи, еще
попадья есть! Ведь я ее из хорошего дома взял! Она белоручка и нежная,
привыкла и к чаю, и к белой булке, и к простыням... Она у родителей на
фортепьянах играла...
Молодая, еще и двадцати лет нет... Хочется небось и нарядиться, и
пошалить, и в гости съездить... А она у меня... хуже кухарки всякой,
стыдно на улицу показать.
Боже мой, боже мой! Только и утехи у нее, что принесу из гостей яблочек
или какой кренделечек...
Отец Яков опять обеими руками зачесал голову.
- И выходит у нас не любовь, а жалость... Не могу видеть ее без
сострадания!
И что оно такое, господи, делается на свете. Такое делается, что если в
газеты написать, то не поверят люди... И когда всему этому конец будет!
- Полноте, батюшка! - почти крикнул Кунин, пугаясь его тона. - Зачем
так мрачно смотреть на жизнь?
- Извините великодушно, Павел Михайлович... - забормотал отец Яков, как
пьяный. - Извините, всё это... пустое, и вы не обращайте внимания... А
только я себя виню и буду винить... Буду!