"Антон Павлович Чехов. Рассказ неизвестного человека" - читать интересную книгу автора

вместе с прочими высокопоставленными особами, он готов был идти на какое
угодно унижение, клянчить, льстить, обещать. Из трусости он льстил Орлову
и Пекарскому, потому что считал их сильными людями, льстил Поле и мне,
потому что мы служили у влиятельного человека. Всякий раз, когда я снимал
с него шубу, он хихикал и спрашивал меня:
"Степан, ты женат?" - и затем следовали скабрёзные пошлости - знак особого
ко мне внимания. Кукушкин льстил слабостям Орлова, его испорченности,
сытости; чтобы понравиться ему, он прикидывался злым насмешником и
безбожником, критиковал вместе с ним тех, перед кем в другом месте рабски
ханжил. Когда за ужином говорили о женщинах и о любви, он прикидывался
утонченным и изысканным развратником. Вообще, надо заметить, петербургские
жуиры любят поговорить о своих необыкновенных вкусах. Иной действительный
статский советник из молодых превосходно довольствуется ласками своей
кухарки или какой-нибудь несчастной, гуляющей по Невскому, но послушать
его, так он заражен всеми пороками Востока и Запада, состоит почетным
членом целого десятка тайных предосудительных обществ и уже на замечании у
полиции. Кукушкин врал про себя бессовестно, и ему не то чтобы не верили,
а как-то мимо ушей пропускали все его небылицы.
Третий гость - Грузин, сын почтенного ученого генерала, ровесник
Орлова, длинноволосый и подслеповатый блондин, в золотых очках. Мне
припоминаются его длинные, бледные пальцы, как у пианиста; да и во всей
его фигуре было что-то музыкантское, виртуозное. Такие фигуры в оркестрах
играют первую скрипку. Он кашлял и страдал мигренью, вообще казался
болезненным и слабеньким. Вероятно, дома его раздевали и одевали, как
ребенка. Он кончил в училище правоведения и служил сначала по судебному
ведомству, потом перевели его в сенат, отсюда он ушел и по протекции
получил место в министерстве государственных имуществ и скоро опять ушел.
В мое время он служил в отделении Орлова, был у него столоначальником, но
поговаривал, что скоро перейдет опять в судебное ведомство. К службе и к
своим перекочевкам с места на место он относился с редким легкомыслием, и
когда при нем серьезно говорили о чинах, орденах, окладах, то он
добродушно улыбался и повторял афоризм Пруткова: "Только на
государственной службе познаешь истину!" У него была маленькая жена со
сморщенным лицом, очень ревнивая, и пятеро тощеньких детей; жене он
изменял, детей любил, только когда видел их, а в общем относился к семье
довольно равнодушно и подшучивал над ней. Жил он с семьей в долг, занимая
где и у кого попало, при всяком удобном случае, не пропуская даже своих
начальников и швейцаров. Это была натура рыхлая, ленивая до полного
равнодушия к себе и плывшая по течению неизвестно куда и зачем. Куда его
вели, туда и шел. Вели его в какой-нибудь притон - он шел, ставили перед
ним вино - пил, не ставили -не пил; бранили при нем жен - и он бранил
свою, уверяя, что она испортила ему жизнь, а когда хвалили, то он тоже
хвалил и искренно говорил: "Я ее, бедную, очень люблю". Шубы у него не
было и носил он всегда плед, от которого пахло детской. Когда за ужином,
о чем-то задумавшись, он катал шарики из хлеба и пил много красного вина,
то, странное дело, я бывал почти уверен, что в нем сидит что-то, что он,
вероятно, сам чувствует в себе смутно, но за суетой и пошлостями не
успевает понять и оценить. Он немножко играл на рояле. Бывало, сядет за
рояль, возьмет два-три аккорда и запоет тихо: