"Джон Чивер. Монтральдо" - читать интересную книгу автора

построил ему замок из песка. Он сказал, что да, хочет. Я соорудил водяной
ров, затем крепостную стену с замысловатой лесенкой, затем сухой ров,
затем зубчатую стену с бойницами для пушек и несколько круглых башенок с
парапетами. Я трудился с таким упорством, точно и вправду возводил
неприступную крепость, и, когда дело было сделано, на каждой башне
водрузил флаг из конфетной обертки. По наивности я счел, что создал нечто
прекрасное, так считал и мальчик. Но когда я обратил внимание мамаши на
мое творение, она сказала лишь: "Andiamo" [пошли (итал.)]. Служанка
подобрала игрушки, и они ушли, оставив меня, взрослого мужчину, в чужой
стране, у замысловатого замка из песка.
Главным событием дня в Монтральдо был концерт, который давал оркестр в
четыре часа дня. Это был подарок муниципалитета. Оркестр выступал в
деревянной раковине в турецком стиле, изрядно потрепанной морскими
ветрами. Музыканты порой играли в костюмах, а порой в купальных трусах, и
число их день ото дня менялось, но исполняли они всегда одно и то же -
старинные мелодии американского джаза. Не думаю, чтобы они так уж
увлекались историей джаза. Просто нашли, наверно, в каком-нибудь сундуке
старые аранжировки и пристрастились к ним. Играли они комично, в
ускоренном темпе - словно для танцоров на старомодной танцульке.
"Мармеладная труба", "Китайчонок", "Тигровый рэг", "Мимолетная любовь" -
как трогали сердце эти старые-престарые джазовые мелодии, звучавшие в
пропитанном солью воздухе. Оканчивался концерт в пять, после чего
большинство музыкантов, уложив в футляры свои инструменты, отправлялись в
море ловить сардину, а купальщики возвращались в кафе и в поселок.
Мужчины, женщины и дети на берегу, мелодии джаза, плетенки из морской
травы и сумки со съестным на пляже с куда большей силой создавали у меня
впечатление легендарного рая, чем классические пейзажи Италии. Итак, я
ходил вместе с остальными в кафе и однажды познакомился там с лордом и
леди Рокуэлл, которые пригласили меня к себе на коктейль. Вас может
удивить, почему я вдруг столь напыщенно величаю их. А все очень просто:
дело в том, что мой отец был официантом.
Он не был обычным официантом - он работал в большом отеле, в зале, где
были ужины с танцами. Однажды ночью, выведенный из терпения пьяным хамом,
он ткнул его лицом в блюдо с макаронами и ушел домой. Профсоюз на три
месяца отстранил его от работы, зато он в известной мере стал героем, и,
когда вернулся в отель, его поставили обслуживать банкеты, и он подавал
грибы королям и президентам. Он повидал весь свет, но я иной раз
сомневаюсь, видел ли свет его - разве что рукав его красного фрака да
мягкое красивое лицо, освещенное снизу свечами, когда он склонялся над
столом. Жил он, должно быть, все равно как за стеклянной стеной, которая
прозрачна лишь с одной стороны. Я порой вспоминаю о нем, когда смотрю
какую-нибудь пьесу Шекспира, где пажи и стражники выходят слева и
застывают у дверей, как костюмированное свидетельство того, что дело
происходит в Венеции или в Арденнском лесу. Вы едва видите их лица, они не
произносят ни слова, как и мой отец, который в конце ужина, когда
начинались речи, исчезал, подобно пажу на сцене. Я обычно говорю, что он
работал в гостиничном деле по административной линии, но в
действительности-то он был официантом, официантом, обслуживавшим банкеты.
У Рокуэллов было много народу, и я ушел около десяти. С моря дул жаркий
ветер. Потом мне кто-то сказал, что это был сирокко. Ветер дул из пустыни,