"Джон Чивер. Наваждение" - читать интересную книгу автора

прослойкой одежды. Вздрагивания стали тише, и это так напоминало
содрогания любви, что, теряя голову, Франсис грубо прижал Энн к себе. Она
отстранилась.
- Я живу на Белвью-авеню, - сказала она. - Отсюда надо вниз по
Лансинг-стрит до железнодорожного моста.
- Хорошо. - Он включил стартер.
- У светофора поверните влево... А теперь направо - и прямо к полотну.
Путь лежал через рельсы, к реке, на улицу, где жила полубеднота, где от
домов с островерхими крышами а резными карнизами веяло неподдельной и
гордой романтикой, хотя домики эти мало могли дать уюта или уединения -
слишком тесны они были. Темнела улица, и, взбудораженный печальным
изяществом и прелестью девушки, он въехал туда, словно нырнул в самую
глубь подспудного воспоминания. Лишь крыльцо одного из домов светилось
вдалеке.
- Вон там я и живу, - сказала Энн.
Подъехав и остановив машину, он увидел за стеклом крыльца тускло
освещенную переднюю со старомодной стоячей вешалкой.
- Ну вот и приехали, - сказал он и подумал, что у человека молодого
нашлись бы другие слова.
Не выпуская из рук свою стопку учебников, она обернулась к Франсису. В
глазах у Франсиса стояли слезы вожделения. Решительно - без грусти - он
вышел из машины и распахнул правую дверцу. Взял Энн за руку, сплетя ее
пальцы со своими, поднялся вместе с ней на две бетонные ступеньки перед
калиткой, прошел узкой дорожкой через палисадник, где еще цвели и
горько-сладко пахли в темноте розы, георгины, ноготки, не тронутые легкими
утренниками. У крыльца она отняла руку, повернулась и быстро поцеловала
его. Взбежала на крыльцо и закрыла за собой дверь. Погас свет на крыльце,
затем в передней. Секундой позже зажглось боковое окно наверху и
осветилось дерево с еще не опавшей листвой. Две-три минуты - и она уже
легла, и свет потух везде.
Когда Франсис вернулся домой, Джулия спала. Он растворил второе окно и
лег в постель, чтобы предать забвению этот вечер, но едва закрыл глаза,
уснул, как в мозг вошла та девушка, свободно проникая через запертые двери
и наполняя все уголки своим светом, своим ароматом, музыкой своего голоса.
Он плыл с ней через Атлантический океан на "Мавритании", жил с ней затем в
Париже. Очнувшись, он встал и выкурил сигарету у открытого окна. Вернулся
в постель и стал отыскивать в памяти что-нибудь желанное, но такое, чем
можно заняться во сне никому не в ущерб, и нашел - лыжи. Сквозь дремоту
перед ним выросла гора в снегах. Вечерело. Вокруг радовал глаза простор.
За спиной внизу была заснеженная долина, ее обступили лесистые холмы, и
деревья рябили белизну, как негустая меховая ость. Холод глушил все звуки,
только лязгал железно и громко механизм подъемника. Свет на лыжне делался
рее синей, и с каждой минутой труднее было правильно Выбирать повороты,
оценивать наст, примечать - на густо-синем уже снегу - обледенелости,
проплешины, глубокие сугробы сухой снежной пыли. Он скользил с горы,
соразмеряя скорость с рельефом ската, оглаженного льдами первого
ледникового периода, и ревностно отыскивая выход в простоту чувств и
положений. Смерклось, и он со старым другом пил мартини в грязном
пригородном баре.
Утром снежная гора ушла, а живая память о Париже и "Мавритании"