"Александр Борисович Чаковский. Свет далекой звезды (Повесть) " - читать интересную книгу автора

а потом выпустили. Опять-таки взвесь: нужно ли тебе её искать в этом
случае? Слава богу, она тебе не жена, не сестра.
- Хватит, Симонюк!
- Нет, давай слушай, сейчас окончу, очень ты меня своими иллюзиями
раздражил. Я ведь, если хочешь знать, твою легенду хорошо понимаю. Может,
даже лучше тебя. Ты былую жизнь свою воскресить хочешь. Взять да и
воскресить. Прошлое своё в сегодняшний день подтянуть. Только вот что
помни: что было, то было. Тебе не Олю эту самую надо, а тебе в армию
обратно хочется, за кругляш сектора газа подержаться, вот в чём петрушка. А
дороги тебе туда нет. И личное дело твоё в самом дальнем архиве хранится. И
надпись на нём есть соответствующая. Красным карандашом наискось.
- Тех, кто эти надписи делал, судили, - едва сдерживая себя, тихо,
сквозь зубы произнёс Завьялов.
- Ну и что же? - усмехнулся Симонюк. - Много ты в политике
понимаешь! Вот что, Завьялов, ты у меня в полку служил, - в голосе
Симонюка зазвучали проникновенные нотки, - выходит, вроде сына мне
приходишься. Поэтому я тебе говорю то, что никому другому не скажу. Ты в
этот тёплый ветер не верь. Не мечтай паруса под него поставить. Понял? Да и
чего тебе рыпаться? Служба есть, деньги идут, не стар, холост, живи!
Он замолчал, потом, опираясь руками о землю, чуть приподнялся,
посмотрел в конец аэродрома и сказал:
- Вот, сукины дети, буфет до сих пор не везут! Есть хочется как из
пушки! Ну, я им, бездельникам, дам жару!
"Вот оно что, - сказал себе Завьялов, - ему хочется есть. Есть ему
захотелось, - повторил он со всё нарастающей злобой... - Всё время
высматривал, не везут ли буфет. Ему положено есть в это время, и пусть всё
провалится к чертям собачьим! Отставной полковник Симонюк желает покушать.
А ты почему молчишь? - мысленно спросил себя Завьялов. - Почему говоришь
про себя, а не вслух? Почему молчал, когда этот человек издевался над
тобой? Да, да, он над тобой издевался! И не только над тобой. Он ни во что
не верит. Ни в тебя, ни в твои надежды. Он ни в чьи надежды не верит. Он
считает себя вправе так со мной говорить. Считает меня своим. Два сапога,
мол, пара. Уверен, что мне уже никогда не подняться, не встать на ноги.
Смеётся над моей блажью... А это не блажь, полковник! Это совсем не блажь,
слышишь! Я не буду тебе объяснять. Ты не поймёшь. Ты побоишься понять...
Так почему же я молчу?!"
И тогда он с горечью понял, что молчит потому, что этот ставший
ненавистным ему человек слишком бесцеремонно заглянул в его душу и увидел
то, что Завьялов не позволял увидеть никому, даже самому себе.
- Едут! - вскричал Симонюк, вскакивая на свои короткие ноги с
быстротой, необъяснимой при его комплекции. - Ну, договорим в следующий
раз...
- Следующего раза не будет, - громко сказал Завьялов.
- Чего, чего?.. - недоуменно переспросил Симонюк, уже собравшийся
бежать навстречу грузовой машине, в кузове которой стояла девушка в белой
куртке.
- Спеши, Симонюк, - уже не сдерживая своей злобы, сказал Завьялов, -
спеши. Жри свои бутерброды!
Он отвернулся и зашагал в противоположную сторону.
И как только он понял, что решение принято, что он больше никогда не