"Джон Диксон Карр. Отравление в шутку" - читать интересную книгу автора

достоинство перестало внушать благоговейный страх. Конечно, он выглядел
увядшим, а его напыщенные фразы иногда звучали глуповато. К тому же он был
явно напуган.
Когда мы говорим о людях, "бросающих взгляд", это может показаться
нелепым. Но судья Куэйл делал именно это. Темные ледяные глаза что-то
бросали в мою сторону, явно ожидая, что я это подхвачу. Подозрение,
обвинение, сомнение? Снова откинувшись в мягком кресле, судья водил руками
взад-вперед по подлокотникам.
- Помню, когда вы спросили об этом впервые. В тот вечер также шел
снег, - задумчиво промолвил он, уставясь на огонь. - Это было десять лет
назад или двенадцать? Тогда вы только начали писать и принесли рукопись мне
на отзыв.
- Это было всего лишь любопытство, сэр, - сказал я. - Как и сейчас.
Казалось, судья не слышал меня.
- Тогда мы были счастливы, - пробормотал он, все еще глядя в камин.
- Вы имеете в виду...
- Семью - мою семью. - Негромким, но звучным голосом судья начал
цитировать знаменитые строки из "Макбета": - "Мы дни за днями шепчем
"завтра, завтра"..."[4] заставляли нас чувствовать себя светскими людьми и
когда мы впервые обнаружили с нервным удивлением, что девушкам нравится,
если их целуют. За это время юноши стали взрослыми мужчинами, однако
воспоминания нередко оживали с поразительной четкостью. Снег, падающий мимо
уличных фонарей, шуршание автомобильных шин, смех... Оркестр (если его можно
было так назвать) играл "Шепот" и "Дарданеллы". Танцующие слегка
подергивались, но девушки уже утратили неуклюжесть. Кое-кто из юношей потел
в своем первом смокинге.
Мы часто собирались в доме Куэйлов. Большое поместье казалось нам
великолепным. Над верандой, достаточно просторной, чтобы служить
танцевальным залом, возвышались башни. Лужайки и сады подчеркивали
таинственную атмосферу больших и душных комнат, где ставни закрывали окна
даже при дневном свете. Рядом был плавательный бассейн с каменным парапетом,
а на деревьях вечерами горели японские фонарики. Следует упомянуть и
каретный сарай, где мы в детстве играли в разбойников, а также чугунную
собаку на повороте гравиевой подъездной аллеи.
Глядя на судью Куэйла сейчас, я пытался соотнести его с прошлым.
Конечно, мы все его побаивались - само слово "судья" казалось таким же
зловещим, как "палач", вызывая в воображении ряды книг в переплетах телячьей
кожи и тюремные камеры. На веранде стояли качели и плетеные кресла с
ситцевыми подушками. Мы проводили там время, когда с гор спускались сумерки,
становилось прохладно и свет проникал только сквозь неплотно занавешенные
окна столовой. После захода солнца в воздухе ощущался влажный запах травы.
Вдалеке призрачно маячили пурпурные горы, а на шоссе за железными воротами
мелькали фары машин...
Иногда мы видели судью Куэйла, возвращающегося из города. Он сидел за
рулем древнего "хадсона", к которому больше никому не дозволялось
прикасаться, - высокого дребезжащего драндулета с шасси как у самолета, чей
корпус судья сохранял отполированным до блеска. На нем была темная шляпа с
опущенными полями, слегка сдвинутая вперед, а в кармане всегда торчала
газета. Прямая спина увеличивала его и без того солидный рост; походка была
тяжеловесной, а на улице он почти ни на кого не обращал внимания. Суровая