"Джон Ле Карре. Команда Смайли" - читать интересную книгу автора

часть меня, той старой женщины, которая Вам пишет, хотела бы обмануться,
куда сильнее в ней ненависть к ним за их трюки".
Закончив письмо, она тотчас запечатала конверт, чтобы не перечитывать
написанное и не менять своих намерений. Затем нарочно наклеила слишком много
марок, как бы поставила свечу за своего любимого.
Целых две недели после того, как она отослала письмо, ничего не
происходило, и Остраковой по непостижимой женской логике от этого молчания
было почему-то легче. После бури наступило спокойствие, она сделала то
немногое, что могла, призналась в своих слабостях и предательствах и в своем
великом грехе, остальное теперь в руках Господа и генерала. Перерыв в работе
французской почты не привел ее в ужас. Она увидела в этом лишь очередное
препятствие на пути тех, кто лепит ее судьбу, если у них достанет воли его
преодолеть. Она спокойно ходила на работу, и спина перестала ее беспокоить,
что она приняла за хороший знак. Она даже умудрилась снова начать
философствовать. Все обстоит так или эдак: либо Александра - если это
действительно Александра - уже находится на Западе и все у нее сложилось к
лучшему, либо Александра там, где была все время, и с ней ничего страшного
не произошло. Но постепенно сработало подсознание, и она поняла, что это
ложный оптимизм. Существовала третья возможность, самая худшая, и
мало-помалу возможность эта стала казаться Остраковой наиболее вероятной, а
именно, что Александру используют для какой-то зловещей и, быть может,
опасной цели, что ее каким-то образом вынудили пойти на это, как заставили в
свое время Остракову, используя ее гуманизм и мужество, которыми наделил ее
отец - Гликман. И вот по прошествии двух недель, вечером, Остракова вдруг
отчаянно зарыдала и, обливаясь слезами, побрела через весь Париж в поисках
церкви, любой открытой церкви, пока не пришла к собору Александра Невского.
Опустившись на колени, она не один час молилась святому Иосифу - он ведь был
отцом и защитником и дал Гликману имя, - хотя у Гликмана такая ассоциация
вызвала бы презрительную усмешку. И Господь внял ее молитве - на следующий
же день пришло письмо. Без всякого штампа, без марки. Предосторожности ради
Остракова указала свой служебный адрес, и письмо ждало ее с утра на работе,
доставленное, по всей вероятности, вечером, с оказией. Послание оказалось
совсем коротенькое, без обратного адреса и без имени отправителя, не
подписанное. Как и ее собственное, оно было написано от руки, на
высокопарном французском языке, размашистым, властным и в то же время
старческим почерком, в котором она сразу признала почерк генерала.

"Мадам! - генерал сразу брал с места в карьер. - Ваше послание
благополучно дошло до адресата. Наш друг и единомышленник очень скоро
навестит Вас. Это человек чести, и его опознавательным знаком будет вторая
половина прилагаемой открытки, которую он Вам вручит. Настоятельно прошу ни
с кем не обсуждать этот вопрос, пока мой друг не появится. Он придет к Вам
домой между восьмью и десятью вечера. И трижды позвонит. Человек этот
пользуется моим безграничным доверием. Положитесь на него, мадам, и мы
сделаем все, чтобы Вам помочь".

Она испытала огромное облегчение, и тем не менее ее втайне позабавил
мелодраматический тон письма. "Почему нельзя было занести конверт мне на
квартиру, - думала она. - И почему я должна чувствовать себя спокойнее от
того, что он прислал мне половину открытки с английским пейзажем?"