"Джон Ле Kappe. Шпион, выйди вон!" - читать интересную книгу автора

которых капало, стараясь привести в порядок свои эмоции и отдышаться. Как
застарелый недуг, раздражение застало его врасплох. Со времени своей
отставки он постоянно пытался отрицать его существование, избавляясь от
всего, что могло вызвать гнев: газет, бывших коллег, сплетен вроде
мартиндейловских. После того как он всю жизнь усиленно эксплуатировал свои
незаурядные мозги и казавшуюся безграничной способность запоминать, сейчас
он всецело посвятил себя профессии забывания. Раньше он насиловал себя в
чисто научных интересах, что служило довольно неплохой разрядкой при работе
в Цирке. Но сейчас, когда он остался без места, это стало не нужно,
абсолютно не нужно. Он готов был закричать: "Не нужно!"
"Сожги все это, - как-то услужливо предложила ему Энн, имея в виду его
книги. - Подожги весь этот дом. Но только не занимайся ерундой".
Если под словами "заниматься ерундой" она подразумевала
"приспособиться", то она была права, истолковывая его намерения таким
образом. Он пытался, действительно пытался, по мере приближения к тому, что
в рекламах страховых компаний с удовольствием называют закатом жизни, стать
всем, чем должен быть образцовый рантье, хотя никто, и менее всего Энн, не
поблагодарил его за эту попытку. Каждое утро, когда он вставал с кровати,
каждый вечер, когда он ложился в нее (как правило, в одиночестве), он
повторял себе, что никогда не был незаменимым. Он заставил себя признать,
что в те последние жалкие месяцы карьеры Хозяина, когда бедствия следовали
одно за другим с головокружительной быстротой, он был виноват в том, что не
видел истинного положения вещей. И если старый профессионал все-таки
восставал в нем и говорил: "Ты з н а е ш ь , что положение ухудшается, т ы з
н а е ш ь , что Джима Придо предали, - и что может быть более красноречивым
свидетельством, чем пуля, даже две пули, в его спине?" - "Хорошо, - отвечал
он, - предположим, его и вправду предали. Думаешь, он был прав?" "Это пустое
тщеславие - считать, что один толстый шпион преклонных лет - единственный
человек, который в состоянии спасти мир", - говорил он сам себе. Или в
другой раз: "Я еще никогда не слышал, чтобы кто-то ушел из Цирка, завершив
все свои дела".
Только Энн, хотя она и не могла читать его мысли, отказывалась
признавать его открытия. Она была на самом деле довольно страстной,
насколько женщины могут быть страстными в деловых вопросах, вынуждая его
возвращаться и браться за то, что он уже когда-то бросал, никогда не
сворачивать в сторону в угоду легким доводам. Нет, конечно, она не знала
всех тонкостей, но какую женщину хоть когда-нибудь останавливал недостаток
информации? Она чувствовала. И презирала его, когда он действовал вразрез с
ее чувствами.
И теперь, в тот самый момент, когда он уже почти начал верить в свою
собственную догму, верить в подвиг, который не стал менее значимым из-за
страсти Энн к безработному актеру; как еще можно назвать то, что сборище
призраков из его прошлого - Лейкон, Хозяин, Карла, Аллелайн, Эстерхейзи,
Бланд и, наконец, сам Билл Хейдон - вломилось в его скорлупу и весело
сообщает ему, втягивал его обратно в тот самый сад, что все то, что он
называл пустой суетой, есть на самом деле правда?
"Хейдон", - повторил он про себя, не в состоянии больше сдерживать
воспоминаний. Даже одно это имя стало для него потрясением. "Я слышал, у вас
с Биллом когда-то было в с е общее", - сказал Мартиндейл. Он уставился на
свои пухлые руки, наблюдая, как они дрожат. Слишком стар? Бессилен? Боится