"Джон Ле Карре. Маленькая барабанщица" - читать интересную книгу автора

образования, кошмарам религии и вопиющей бездуховности, воспитываемой в
детях капиталистическим строем. Возвращаясь к себе в Иерусалим и
Тель-Авив, где также не чуждались споров на эти темы, Курц держался тише
воды ниже травы и проводил время в кругу товарищей и подчиненных, занятых
той же работой, что и он, обходя противников, прорабатывая ворохи
сведений, почерпнутых в папках давно закрытых дел, которые он тайно, но
неукоснительно извлекал на свет божий для новой жизни. Услыхав однажды о
доме № 11 по Дизраэли-стрит, сдаваемом за умеренную плату, он распорядился
в целях секретности передислоцироваться туда всем, кто занимался
интересующим его делом.
- Слышал я, что вы нас покидаете, - кисло заметил Миша Гаврон,
повстречав его на каком-то постороннем совещании, ибо Гаврон-Грач уже
успел что-то пронюхать, хотя и не был в точности уверен, откуда ветер дует.
И все же Курца было не подловить. Он сослался на автономность
оперативных служб и раздвинул губы в упрямой улыбке.
А на следующий день он получил удар, которого ожидал, но был не в
силах предотвратить. Удар жестокий, но в некотором смысле поучительный.
Молодой израильский поэт. прибывший в Голландию для получения премии
Лейденского университета, в день своего двадцатипятилетия за завтраком был
разорван на куски присланной ему в отель бомбой. Новость настигла Курца за
его рабочим столом, и он принял ее, как принимает апперкот дотоле
непобедимый боксер-ветеран: отпрянул и на секунду зажмурился. Однако не
прошло и нескольких часов, как он стоял перед Гавроном в его кабинете с
кипой папок под мышкой и двумя планами ответной операции наготове. Один
план предназначался самому Гаврону, другой, - более расплывчатый, -
руководству, состоявшему из слабонервных политиков и агрессивно
настроенных генералов.
Какой конфиденциальный разговор произошел при этом между ними. никто
в точности не знал, так как оба не имели большой склонности рассказывать о
своих делах, но на следующее утро Курц уже действовал в открытую и,
очевидно получив на это благословение, набирал свежие силы. Самым молодым
в этой наскоро сколоченной группе был Одед, двадцатитрехлетний товарищ
Литвака по кибуцу и однокашник по престижному сайярету, а старейшиной -
семидесятилетний грузин по фамилии Бугашвили, которого сокращенно звали
просто Швили. У Швили была лысая, как бильярдный шар, голова, сутулые
плечи и клоунского покроя брюки - мешковатые и короткие. Наряд его
довершал черный котелок, который он не снимал даже в помещении. Когда-то в
юности Швили занимался контрабандой и прочими темными делами - ремесло
весьма распространенное в его краях, с годами же он превратился в
изготовителя фальшивых документов широкого профиля. Наивысшее
профессиональное достижение Швили относилось ко времени его пребывания на
Лубянке, когда он готовил фальшивые документы для своих сокамерников из
старых номеров газеты "Правда", которые перемалывал и делал собственную
бумагу. Выпущенный наконец на свободу, он нашел применение своему таланту
в области изящных искусств, создавая подделки и в то же самое время
являясь экспертом, работавшим по контракту во многих известных галереях.
Несколько раз, как он уверял, он имел удовольствие удостоверять
подлинность собственных подделок. Курц любил Швили и, когда у него
выдавались свободные десять минут, тащил его в кафе-мороженое у подножия
горы и угощал там двойным кремом-карамель - любимым лакомством Швили.