"Томас Карлейль. Французская революция. Гильотина" - читать интересную книгу автора

некоторой степени. Вот, например, старый маркиз Казотт: он приговорен к
смерти, но его молодая дочь сжимает его в своих объятиях и умоляет с
красноречием, вдохновленным любовью, которая сильнее смерти; даже сердца
убийц смягчаются - старик пощажен... Однако он был виновен, если участие в
заговоре за своего короля составляет вину; через десять дней новый суд опять
приговорил его, и он должен был умереть в другом месте, завещав дочери локон
своих седых волос. Или возьмем старого де Сомбрейя, у которого тоже была
дочь. "Мой отец не аристократ; о добрые господа, я готова поклясться и
доказать, чем угодно, что мы не аристократы; мы ненавидим аристократов!"
"Выпьешь аристократическую кровь?" - кричит один и подает ей в чашке кровь
(так по крайней мере гласили общераспространенные слухи)20;
бедная девушка пьет. "Значит, этот Сомбрей невиновен". Да, действительно, а
теперь заметьте самое главное: как при известии об этом факте окровавленные
пики опускаются к земле и рев тигров сменяется взрывом восторга по случаю
спасенного брата; старика и его дочь со слезами прижимают к окровавленным
грудям и на руках относят домой с торжественными криками "Vive la Nation!".
Убийцы отказываются даже от денег! Не кажется ли такое настроение странным?
Однако это доказано, подтверждено в некоторых случаях надлежащим образом
свидетельскими показаниями роялистов21 и весьма знаменательно.

Глава пятая. ТРИЛОГИЯ


В наше время всякое описание, сколь бы эпическим оно ни было, "говорит
само за себя, а не воспевает себя", поэтому оно должно или основываться на
вере и доказуемых фактах, или же представлять не более основания, чем
летающая паутина, так что читатель, может быть, предпочтет посмотреть на эти
дни глазами очевидцев и на основании того, что он увидит, судить о них
собственным умом. Предоставим храброму Журниаку, невинному аббату Сикару,
рассудительному адвокату Матону говорить каждому со всевозможной краткостью.
Книга Журниака "Тридцативосьмичасовая агония", хотя сама по себе и слабое
произведение, выдержала, однако, "более 100 изданий". За неимением лучшего
приведем здесь часть ее в 101-й раз.
"Около семи часов" (воскресенье, вечер, в Аббатстве; Журниак отмечает
часы): "Мы видели, как вошли два человека с окровавленными руками,
вооруженные саблями; тюремщик с факелом светил им; он указал на постель
несчастного швейцарца Рединга. Рединг говорил умирающим голосом. Один из
этих людей остановился, но другой крикнул: "Allons donc!" - и, подняв
несчастного, вынес его на спине на улицу. Там его убили".
"Мы все молча смотрели друг на друга и схватились за руки. Неподвижные,
мы устремили свои застывшие глаза на пол нашей тюрьмы, на котором лежал
лунный свет, расчерченный на квадраты тройными решетками наших окон".
"Три часа утра. Они взломали одну из тюремных дверей. Мы думали
сначала, что они пришли убить нас в нашей камере, но услышали из разговора
на лестнице, что они шли в другую комнату, где несколько заключенных
забаррикадировались. Как мы вскоре поняли, их всех там убили".
"Десять часов. Аббат Ланфан и аббат де Ша-Растиньяк взошли на кафедру
часовни, служившей нам тюрьмой; они прошли через Дверь, ведущую с лестницы.
Они сказали нам, что конец наш близок, что мы должны успокоиться и принять
их последнее благословение. Словно от электрического толчка, мы все упали на