"Томас Карлейль. Французская революция. Конституция" - читать интересную книгу автора

* В греческой мифологии царь Микен, отец героев Троянской войны
Агамемнона и Менелая. В наказание за преступления Атрея боги обрекли на
бедствия весь род, история которого полна убийств и кровосмешений. Слово
стало нарицательным для обозначения семьи, над которой тяготеет злой рок.

Глава вторая. В МАНЕЖЕ

Доверчивым патриотам теперь ясно, что конституция "пойдет", marc
будь у нее только ноги, чтобы стоять. Живее же, патриоты, шевелитесь и
достаньте их, сделайте для нее ноги! Сначала в Archeveche, дворце
архиепископа, откуда Его Преосвященство бежал, а затем в, школе верховой
езды, так называемом Манеже, что рядом с Тюильри, приступает к чудесному
делу Национальное собрание. Труды его были бы успешны, если бы в его среде
находился какой-нибудь Прометей, достигающий неба, но они оказались
бесплодны, так как Прометея не было! И эти тягучие месяцы проходят в шумных
дебатах, заседания временами становились скандальными, и случалось, что по
три оратора сразу выступали на трибуне.
Упрям, догматичен, многословен аббат Мори; преисполнен цицероновским
пафосом Казалес; остротой и резкостью на противоположной стороне блещет
молодой Барнав, враг софистики, разрубающий, точно острым дамасским клинком,
всякий софизм, не заботясь о том, не отрубает ли он при этом что-нибудь еще.
Простым кажешься ты, Петион, как солидная голландская постройка, солиден ты,
но несомненно скучен. Не более оживляюще действует и твой тон, спорщик Рабо,
хотя ты и живее. С молчаливой безмятежностью один над всеми сопит великий
Сиейес: вы можете болтать что хотите о его проекте конституции, можете
исказить его, но не можете улучшить: ведь политика - наука, исчерпанная им
до дна. Вот хладнокровные, медлительные два брата Ламет с гордой или
полупрезрительной усмешкой; они рыцарски выплатят пенсию своей матери, когда
предъявится Красная книга, рыцарски будут ранены на дуэлях. Тут же сидит
маркиз Тулонжон, перу которого мы до сих пор обязаны благодарностью; со
стоически спокойным, задумчивым настроением, большей частью молча, он
принимает то, что посылает судьба. Туре и парламентарист Дюпор производят
целые горы новых законов, либеральных, скроенных по английскому образцу,
полезных и бесполезных. Смертные поднимаются и падают. Не станет ли,
например, глупец Гобель, или Гебель, потому что он немец, родом из
Страсбурга, конституционным архиепископом?
Мирабо один из всех начинает, быть может, ясно понимать, куда все это
клонится. Поэтому патриоты сожалеют, что его рвение, по-видимому, уже
охладевает. В памятную Духову ночь 4 августа, когда новая вера вдруг
вспыхнула чудодейственным огнем и старый феодализм сгорел дотла, все
заметили, что Мирабо не приложил к этому своей руки; действительно, он, по
счастью, отсутствовал. Но разве не защищал он veto, даже veto absolu, и не
говорил неукротимому Барнаву, что шестьсот безответственных сенаторов
составят самую нестерпимейшую из всех тираний? Затем как он старался, чтобы
королевские министры имели место и голос в Национальном собрании, - без
сомнения, он делал это потому, что сам метил на министерский пост! А когда
Национальное собрание решает - факт очень важный, - что ни один депутат не
должен быть министром, он своим надменным, страстным тоном предлагает
постановить: "Ни один депутат по имени Мирабо"4. Возможно, что
это человек закоренелых феодальных убеждений, преисполненный хитростей,