"Трумэн Капоте. Музы слышны (Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде) " - читать интересную книгу автора

каракулевых шапках и приталенных шинелях с раструбами. Рядом стояли одетые
победнее проводники. И те и другие курили сигареты в длинных, как у
кинозвезд, мундштуках. Они глядели на беспорядочную, возбужденную толчею
труппы с каменными лицами, умудряясь сохранять выражение полной
незаинтересованности, игнорируя бесцеремонных американцев, которые подходили
к ним вплотную и пялились, потрясенные и крайне недовольные тем, что у
русских, оказывается, два глаза и нос посередине лица.
Один из исполнителей подошел к офицеру.
- Слушай, парень, - сказал он, показывая на буквы кириллицей, - что
значит "СССР"?
Русский нацелил на спрашивающего мундштук, нахмурился и спросил:
- Sind sie nicht Deutch?*
- Cтарик, - сказал актер, - зачем напрягаться? - Он глянул вокруг и
помахал Робину Джоахиму, молодому русскоговорящему ньюйоркцу, которого
Эвримен-опера наняла в поездку переводчиком.
Оба русских заулыбались, когда Джоахим заговорил на их языке; но
удовольствие сменилось изумлением, когда он объяснил, что пассажиры поезда -
не немцы, а "американски", везущие в Ленинград и Москву оперу.
- Удивительно! - сказал Джоахим, поворачиваясь к слушавшей разговор
группке, в которой был Леонард Лайонс. - Им вообще о нас не говорили. Они
понятия не имеют, что такое "Порги и Бесс".
Первым оправившись от шока, Лайонс выхватил из кармана блокнот и
авторучку:
- Ну, и что? Какова их реакция?
- О, - сказал Джоахим, - они в восторге. Вне себя от радости.
Действительно, русские кивали и смеялись. Офицер хлопнул проводника по
плечу и прокричал какой-то приказ.
- Что он сказал? - спросил Лайонс, держа авторучку наперевес.
- Велел самовар поставить, - ответил Джоахим.
На вокзальных часах было пять минут седьмого. Приближался отъезд, со
свистками и громыханием дверей. В коридорах поезда из репродукторов грянул
марш, и члены труппы, наконец благополучно погрузившиеся, гроздьями повисли
в окнах, маша удрученным немецким носильщикам - те так и не получили
"капиталистического оскорбления", каковым, предупредили нас, в народных
демократиях считают чаевые. Внезапно поезд взорвался единодушным "ура". По
платформе бежали Брины, а за ними несся фургон с едой: ящики вина и пива,
сосиски, хлеб, сладкие булочки, колбаса всех сортов, апельсины и яблоки.
Едва все это внесли в поезд, как фанфары взвыли "крещендо", и Брины,
улыбавшиеся нам с отеческим напускным весельем, остались стоять на
платформе, глядя, как их "беспрецедентное начинание" плавно уносилось во
тьму.
Мое место было в купе " 6 вагона " 2. Купе было больше обычного, и
что-то в нем было приятное, несмотря на репродуктор, который полностью не
выключался, и синий ночник на синем потолке, который полностью не гас. Стены
в купе были синие, окно обрамлено синими плюшевыми занавесками, под цвет
сидений. Между полками был столик, а на нем лампа под розовым шелковым
абажуром.
Мисс Райан познакомила меня с нашими соседями по купе, которых я раньше
не видел, Эрлом Брюсом Джексоном и его невестой Хелен Тигпен.
Джексон - высокий, поджарый, провод под током, с раскосыми глазами,