"Трумен Капоте. Бутыль серебра" - читать интересную книгу автора

разновидность азартной игры; впрочем, особого шума они поднимать не стали, а
некоторые из них под тем или иным предлогом даже заходили в аптеку попытать
счастья. Школьники прямо-таки помешались на этой бутыли, и я вдруг стал
среди них весьма популярен - они вообразили, что мне известно, сколько там
серебра.
- Я вам скажу, в чем тут дело, - говорил Хаммураби, закуривая египетскую
сигарету (он заказывал их по почте в одной нью-йоркской фирме). - Вовсе не в
том, в чем вы думаете, - не в жадности, словом. Нет. Тайна - вот что всех
завораживает. Глядишь ты на эти монетки, так разве же ты думаешь: ага, тут
их столько-то? Нет, нет. Ты спрашиваешь себя: а сколько их тут? Вот в этом
вся суть, и для каждого она означает свое. Понятно?
Ну, а Руфус Макферсон, тот просто на стену лез. Ведь всякий торговец
возлагает на рождество особые надежды - эти несколько дней приносят ему
изрядную долю годовой выручки. А тут вдруг покупателей силком не затащишь.
Руфус решил собезьянничать - завел у себя такую же бутыль, но так как он был
скрягой, то наполнил ее медными центами. Мало того, он написал редактору
"Знамени", нашей еженедельной газеты, письмо, где утверждал, что мистера
Маршалла следует "вымазать дегтем, обвалять в перьях и вздернуть за то, что
он превращает невинных детей в заядлых игроков, уготовляя им тем самым
прямой путь в ад". Сами понимаете, что после этого он сделался всеобщим
посмешищем. Заслужил презрение всего города, и больше ничего. В общем, к
середине ноября ему не оставалось ничего другого, как стоять на тротуаре у
дверей своей аптеки и с горечью взирать на веселую кутерьму в стане
противника.

Примерно в это время у нас в аптеке и появился Ноготок со своей сестрой.
Был он не из наших, городских, во всяком случае, раньше его никто здесь не
видел. Он говорил, что живет на ферме в миле от Индейского Ручья, что мать
его весит всего-навсего тридцать кило, а у старшего брата есть скрипка, и,
если кому нужно, он может за пятьдесят центов сыграть на свадьбе. А еще он
сообщил, что его звать Ноготок, что другого имени у него нету и что ему
двенадцать лет. Но Мидди, его сестра, говорила, что ему всего восемь. Волосы
у него были прямые темно-русые; маленькое обветренное лицо постоянно
напряжено; зеленые глаза глядели понимающе, очень умно, настороженно. Был он
низенький, щуплый, сплошной комок нервов, носил всегда одно и то же -
красный свитер, синие холщовые штаны и огромные башмаки, хлопавшие при
каждом его шаге.
Первый раз он явился к нам в дождь. Волосы его слиплись и покрывали
голову сплошной шапкой, башмаки были облеплены рыжей глиной, - видно, он шел
проселками. Небрежной ковбойской походкой он направился к мраморной стойке,
где я перетирал стаканы; Мидди шла за ним следом.
- Я так прослышал, что вы заимели полную бутылку денег и хотите ее
отдать, - сказал он, глядя мне прямо в глаза. - Раз уж вы ее все одно
отдадите, так сделали бы доброе дело - отдали бы ее нам. Меня звать Ноготок,
а вон она - моя сестра, Мидди.
Мидди была грустная-грустная девочка, явно старше братишки и намного выше
его - сущая жердь. Короткие серые, словно пакля, волосы, жалостно бледное
лицо с кулачок. Выцветшее ситцевое платье не прикрывало костлявых коленок. У
нее были плохие зубы, и, чтобы это скрыть, она сжимала губы в ниточку, как
старушка.