"Василь Быков. Публицистика" - читать интересную книгу автора

фоном. Но дело в том, что, принимаясь за нее, я все-таки располагал
необходимыми знаниями, которые почерпнул из воспоминаний партизанских
руководителей, из многочисленных устных рассказов рядовых участников
борьбы, моих земляков. Вот, скажем, овца, которую герои повести хотят
доставить в свой лагерь. Этот эпизод был заимствован мной из рассказа
одного из друзей-гродненцев, досконально знающего все, что относится к
своеобразию партизанского быта. Такого рода рассказов, воспоминаний в
любом из уголков Белоруссии в избытке, и только ленивый или глухой может
игнорировать их. В этом смысле главная моя трудность заключалась не в
недостатке информации, а скорее в ее изобилии, затруднявшем отбор, в
непричесанности огромного многообразия фактов, их нежелании подчиниться
привычным сюжетным схемам.
Но, разумеется, взялся я за повесть не потому, что слишком много узнал
о партизанской жизни, и не затем, чтобы прибавить к ее изображению нечто
мною лично открытое. Прежде всего и главным образом меня интересовали два
нравственных момента, которые упрощенно можно определить так: что такое
человек перед сокрушающей силой бесчеловечных обстоятельств? На что он
способен, когда возможности отстоять свою жизнь исчерпаны им до конца и
предотвратить смерть невозможно?
Всякий знающий о войне не понаслышке легко поймет всю огромную важность
этих вопросов, не один раз встававших перед теми, кто сражался с оружием в
руках. Мне думается, как фронтовикам, так и партизанам одинаково памятны
случаи из их собственного боевого опыта, когда эти и подобные вопросы
приходилось решать не умозрительно, а практически, ценой крови, ставя на
карту жизнь. Но ведь никому не хотелось лишаться своей единственной и
такой дорогой ему жизни, и только необходимость до конца оставаться
человеком, заставляла идти на смерть. В то же время находились люди,
которые пытались совместить несовместимое - сохранить жизнь и не погрешить
против человечности, что в определенных, трагических обстоятельствах
оказывалось невероятно трудным, если не совсем безнадежным.
Много лет в моей памяти жил один случай, нелепый своей
парадоксальностью, настойчиво будораживший мое сознание.
Это произошло в августе 44-го, в самый разгар Ясско-Кишиневской
операции, когда наши войска успешно прорвали оборону противника, окружили
кишиневскую группировку гитлеровцев, взяли большое количество пленных.
Как-то во время наступления за Прутом начальник артиллерии полка, в
котором я служил командиром взвода, послал меня за несколько километров в
тыл, чтобы встретить и завернуть на другую дорогу заплутавший где-то
транспорт с боеприпасами. Вдвоем с разведчиком мы прискакали на лошадях в
какое-то румынское село западнее станции Унгены. Здесь в большом,
обнесенном изгородью дворе располагался сборный пункт для военнопленных, и
в огромном загоне стояли, сидели и лежали на истоптанной траве сотни румын
и немцев. Проезжая мимо, я рассеянным взглядом скользил по их постным
лицам, на которых уже не было и тени воинственности, а было тупое
выражение отвоевавшихся, усталых, разморенных жарой людей. И вдруг
загорелое небритое лицо одного из тех, что безучастно сидели в канаве у
самой изгороди, показалось мне знакомым. Пленный тоже задержал на мне свой
отрешенный взгляд, и в следующее мгновение я узнал в нем когдатошнего
моего сослуживца, который с осени 43-го считался погибшим. Более того, за
стойкость, проявленную в тяжелом бою на Днепровском плацдарме, за умелое